Игра Бродяг

Промозглая сырость пещеры пробирала до костей, так что уже несколько часов Наёмницу била сильная дрожь. Она лежала неподвижно, закрыв глаза, сжавшись, уткнувшись холодным носом в колени. Раненое плечо отчаянно болело. «Кажется, я умираю, — предположила она. — Да, точно, умираю». Она не знала, какая смерть ей предпочтительнее — загнуться сейчас, свернувшейся клубком на колючей россыпи камней и промерзшей, как собака, или ли же чуть позже быть убитой этими подонками, без сомнения, каким-нибудь изуверским способом.

Впрочем, ей было безразлично, хотя все что угодно будет безразличным сейчас, когда она дрожит в ознобе.

— Что с нами произойдет? — поинтересовался кто-то поблизости. Голос был лишен и тени страха… зато искрился любопытством.

Сознание Наёмницы было замутнено, она словно барахталась в темной воде. И все же она удивилась. Откуда эти безмятежные интонации, здесь, в кромешной тьме, среди прерывистого дыхания обреченных пленников?

«Бред начался, — констатировала она. — Вот уже голоса мерещатся». И, успокоив себя, сразу забыла о голосе. Медленно она опускалась глубже в эту воду, тяжелую и густую, как масло.

— Что с нами произойдет? — снова спросили ее.

Наёмнице хотелось утонуть и исчезнуть; голос раздражал и мучил ее. Да и что это за вопрос такой? Есть в нем что-то абсолютно неправильное.

— Что с нами произойдет? — повторил голос в третий раз.

Нет, этот придурок не уймется. И, неохотно поднявшись к поверхности своего болота, Наёмница ответила раздраженным, больным тоном:

— Нас убьют, — по ее мнению, это являлось очевидным, следовательно, вопрос глуп, глуп, глуп.

— Мы умрем? — ее собеседник слегка удивился, но опять-таки не испугался. — Почему?

— Мы пленники, — заторможенно, по причине своего печального состояния, объяснила Наёмница. — Пленников убивают. Или заставляют работать там, где своих жалко. Там, где скоро сдохнешь самостоятельно. Ну, еще иногда меняют. Вот только мы слишком мелкие сошки, чтобы представлять ценность для обмена, — Наёмница была само терпение. Определенно, от его странных вопросов она и сама стала странной. Или же у нее просто не осталось сил на то, чтобы беситься. — Завтра они решат, что с нами делать. Но мы в любом случае трупы, так что интриги никакой.

— Я не могу умереть, — убежденно возразил голос. — Я не пленник. Меня и загребли-то совершенно случайно.

— Так если загребли — значит, все-таки пленник, — резонно возразила Наёмница.

— Нет, я не как вы. Я не в вашей… истории. Я не сражаюсь, как вы.

— Ерунда, — возразила Наёмница. — Все воюют, так или иначе.

— Я — нет, — с гордостью возразил голос. — Я странник. Я из Ордена.

— А, ты из этих… — теперь все стало ясно — и его странное бесстрашие, и изломанность его вопросов. Ее минутное очарование голосом рухнуло и разлетелось на мельчайшие осколки. Наёмница знала об Ордене не так много, но вполне достаточно, чтобы проникнуться глубоким презрением. Эти придурки разглагольствовали, что не верят в войну и будто бы поэтому не воюют… «Брехня!» — считала она. Забились в свой монастырь, трусливые крысы. Верят, не верят, а война — вот она вокруг, всегда, и не исчезнет от того, что жалкая горстка недоумков отказывается признавать реальность.

— Да! Я из Ордена Света. Мы — дети света!

Сказала бы она ему, чьи они дети, но было жаль тратить попусту слова и силы.

— Были, — добавил он растерянно. — До того печального дня.

— Кто? — спросила Наёмница не без злорадства.

— Свои, — беззлобно произнес он. — Не знаю, что на них нашло. Мне удалось убежать. Теперь я — последний хранитель нашей веры. Понимаешь? Это очень важно.

— Канешшно, — пробормотала Наёмница.

Он не понял ее пренебрежительную интонацию и вдохновленно продолжил:

— Вот поэтому мне нельзя оставить мой путь прежде, чем он будет полностью пройден. Мне нельзя исчезнуть, как исчезли другие, ведь вместе со мной пропадет наше учение.

— Велика ценность, — буркнула Наёмница себе под нос.

Голос даже не дрогнул:

— Ветер подхватил меня и принес издалека, от моря. Бросил здесь, и так я попал к этим людям, слов которых не понимаю. Я иду… хочешь, я расскажу тебе одну тайну?

— Нет, — заявила Наёмница.

Он огорчился.

— Ты не понимаешь, это же настоящая тайна!

Ничего она не понимала, ничего. Ей было холодно. Ужасно, мучительно холодно. В повисшей тишине отчаянно стучали ее зубы. Наёмнице часто в ее неприкаянной жизни приходилось мерзнуть, но впервые она ощущала холод столь остро — уже кристаллы льда образовались во внутренностях. Просто оставьте, оставьте ее в покое, дайте ей наконец отмучиться!

Наёмница чувствовала, что человек, который так разозлил ее, рассматривает ее лицо. Это тревожило ее — слегка, потому что темнота надежно скрывала ее, окутав подобием черного одеяла… Но в следующий момент мягкая рука опустилась ей на лицо. Наёмница вздрогнула, как от удара, и отпрянула бы, но отодвинуться ей было некуда, разве что вжаться в бездыханного пленника позади.

— Это клеймо? — спросил он, гладя ее висок кончиками пальцев.

— Убери свои поганые пальцы, пока я не переломала их один за другим, — предупредила Наёмница.

Он отдернул руку, и все же ее сердце судорожно билось, как маленькое животное, стискиваемое гладкими кольцами змеи.

— Я видел тебя прежде, — задумчиво сообщил он. — Определенно, ты мне знакома.

Наёмница не знала, что сказать на это, но тишина вынуждала ответить, поэтому она прорычала:

— Мне плевать.

Она очень устала от этого нелепого разговора. Ее затягивало под черную воду. Она повернулась спиной к незнакомцу, пусть даже лежать на раненом плече было больно. Еще долго страх прикосновения мешал ей позволить воде увлечь себя к далекому дну, а там и навалиться непроницаемой толщей.

***

Утро началось паршиво — с осознания, что она так и не сдохла за ночь. Следовательно, придется пережить еще один омерзительный день. Наёмнице хотелось рыдать от досады, но она только стиснула челюсти.

В полдень тех пленников, кто еще был способен ходить, вывели из пещеры, после чего наспех добили лежачих. Вслушиваясь в доносящиеся из пещеры предсмертные стоны, Наёмница зажмурилась, после мрака ослепленная солнцем, и из-под ее воспаленных век потекли слезы. Тепло обняло ее плечи — это был первый по-настоящему летний день после затяжной холодной и мокрой весны.