Игра: Дочки-матери
Шрифт:
В душе услышала сумбурную радость хвостатого друга. Картинки: заплаканная Наталья; полицейские и дворники нюхают землю, а рядом с ними нюхает Артур.
«А-а, - поняла я, - это полицейские, дворники и ты ищете меня?»
Пес о чем-то просил, но я не понимала.
«Поясни картинками».
Он показал: Открытое окно, я бросаю во двор свой сапожок, пес его нюхает - сапожок вкусно пахнет.
«Я поняла. Попробую».
Артур просил оставить мой запах где-то снаружи, чтобы он учуял. Ну, сапожки мои валялись
Я долго обдумывала операцию по передаче сигнала Артуру.
Потом отковыряла в отсыревшем углу кусок штукатурки, расшатала и выковырнула обломок треснутого кирпича.
Я оторвала клок ткани от юбки. Порвав тряпицу до неузнаваемого состояния, я её смочила водой и отерла ею со щиколоток кровяные следы, от сегодняшних упражнений садиста. Потом принялась за носовой платок.
Разбила обломком кирпича стекло между квадратами решётки и на какое-то время отключилась - видно потеряла сознание. Придя в себя, опять приготовилась к судорогам, которые скручивали меня от любого активного движения.
Сначала сделала то, что полегче - кинула недалеко от окна обёрнутый в кружевной платок с запиской кусок штукатурки.
Обернула обломок кирпича в запачканную кровью тряпицу, зажала зубами подол юбки, чтобы не кричать от боли, а потом, собравшись с силами, зашвырнула его подальше к забору. Снова забилась в судорогах и отключилась.
Очнулась от того, что загремел засов на двери. Обычно это означало продолжение допроса, потому страх заставил меня прийти в себя.
Охранник, ухмыляясь вошёл ко мне.
– Если станешь так делать, окно забьют досками - будешь сидеть в темноте! А кидать записки бесполезно - в этот двор чужие не заходят, тут все наши, - он показал мне кусок платка, на котором я недавно кровью написала: «Спасите, я здесь, Анна!» и ухмыльнулся.
Изобразив уныние, я отвернулась к стене. Не очень-то и надо! Платок с запиской был отвлекающим маневром, чтобы найдя его, ничего больше не искали.
К разбитому проёму окна приставили снаружи кусок стекла и на том успокоились.
***
Я плавала в трансе, стараясь уйти от действительности, как можно дальше. Но боль, направленная опытной рукой инквизитора, прорывалась, несмотря на весь мой прежний опыт.
Сдерживать удары больного позвоночника, почечные боли или невыносимые приступы раковой опухоли, в прежней жизни было трудно. Но та боль была внутри, управляя собой, можно было хотя бы повышать болевой порог.
А палач не давал уйти в себя, выдёргивал из транса резкими, неожиданными ударами и продолжал пытки.
Надрезанные сухожилия, он потом бинтовал потуже и больше не трогал. Потом начинал снова, на несколько сантиметров в сторону от предыдущих надрезов.
– Сколько можно пилить меня, как струну на скрипке?
– хрипло простонала я. Кричать и визжать давно не было сил. Я не изображала из себя стойкого оловянного солдатика: плакала и кричала, что все расскажу, всё, что они хотят, всё, что я знаю...
Но иезуит, зараза, был интуитивист - он чуял какой-то подвох. Конечно, я многое могла рассказать - то, что безвредно для России.
– Ты слишком легко сдаёшься! Я с ведьмами и бесноватыми, как вы говорите: «пуд соли съел». У тебя характер упрямой ядовитой старухи. Такие легко не сдаются.
– Да какое там - легко!
– я не сдерживала слез, позволяя им катиться по щекам, - Я жила тихой, мирной жизнью, меня никто никогда не бил, и уж конечно, не пытал! Ты на себе этой «соли» испробовал хоть раз? Легко говорить, зная только о чужой боли. А сам-то такого не испытал! Ты, и поговорку-то русскую понимаешь не правильно: пуд соли съесть надо вместе. А то других её заставлял ложками есть, а себе щепоткой супчики солил. Это не называется: «вместе пуд соли съесть».
Это получается, как в анекдоте: блоха на лошади взмокла от лошадиного пота, и говорит: «Уф, мы пахали!»
– Это я блоха?!
– взъярился он и ударил по голове кулаком. Из носа потекла кровь.
– Конечно, - сплюнула я солёную от крови слюну, - если не понимаешь не только анекдотов и русских поговорок, но и того, что тело девочки, годами болевшей, да ещё и ослабленное недавней огнестрельной раной, можно сломать раньше, чем тело взрослого человека, а тем более его волю.
Тогда из-за своей злобы и глупости вообще ничего не узнаешь - помрёт девочка, а моя душа ещё в кого-то вселится. Останешься с носом, придурок самодовольный!
– Так ты подтверждаешь, что ты бесноватая?
– обрадовался он.
– Сам ты бесноватый - посмотри на своё поведение! Я просто родилась в ХХ веке, потом умерла в старости. Потому и помню кое-что из будущего. Когда моя душа вселилась в тело больной девочки, я помнила почти всю свою жизнь, а теперь моя память почти очистилась от прошлого (Ага, как же!). Душа молодеет и молодеет, а прежняя память постепенно стирается. Я не знаю, почему я сразу не забыла о прежней жизни, когда Господь меня воскресил в этом теле.
– Не Господь, а Сатана!
– Вот уж нет! Нечистому я никогда не поклонялась, от всех черных людей просто хворала. Ведьм и тех, кто к ведьмам ходил «за помощью», ощущала, как хорьков вонючих. Я женщина верующая, я исповедуюсь и причащаюсь. Колдовством, как ты, я не занимаюсь, людей не пытаю, детей не мучаю... А Христос сказал: «По плодам их познаете их!»
Так что, судя по делам - это ты Сатане служишь, а не я!
Он покраснел, как рак, затопал ногами, замахнулся, чтобы ударить, но остановил движение руки. Видно понял, что в ярости, и правда может убить девочку.