Игра Эндера. Глашатай Мертвых
Шрифт:
— Не у каждого мать — Пресвятая Дева.
— Значит, вы на его стороне? Что, церковь открыла дорогу сюда для Глашатаев Мертвых? Может быть, нам стоит разломать собор, а из камней построить амфитеатр, где мы будем поливать наших мертвых грязью, прежде чем закопать их?
Перегрино ответил шепотом:
— Я твой епископ, Эстевано, посланник Христа на этой планете, и ты должен разговаривать со мной с уважением, подобающим моему чину.
Ким стоял молча, разъяренный.
— Я думаю, что было бы лучше, если бы Глашатай не рассказал все это публично. О некоторых вещах лучше узнать в частной беседе, чтобы нам не приходилось справляться
— Да.
— А теперь, Эстевано, давай подумаем. До сегодняшнего дня ты любил свою мать?
— Да.
— А эта мать, которую ты любил, уже изменила мужу?
— Десять тысяч раз.
— Ну, я думаю, что она не такая распущенная. Но ты говоришь, что любил ее, хотя она и согрешила. Так разве сегодня это другой человек? Разве она изменилась со вчерашнего дня? Или только ты изменился?
— То, чем она была вчера, было неправдой.
— Ты хочешь сказать, что из-за того, что ей было стыдно признаться своим детям, что она изменяла мужу, она лгала и тогда, когда заботилась о вас все эти годы, пока вы росли, когда доверяла вам, когда учила вас…
— Она не была такой уж заботливой матерью.
— Если бы она пришла на исповедь и получила прощение за свои грехи, ей не нужно было бы говорить вам совсем ничего. Вы бы ничего не узнали до самой своей смерти. И это не было бы ложью; если бы она получила прощение, она не была бы прелюбодейкой. Признайся, Эстевано: ты сердишься не из-за ее измены — ты сердишься из-за того, что опозорился перед всем городом, пытаясь защитить ее.
— Я, по-вашему, похож на дурака?
— Никто не считает тебя дураком. Все думают, что ты верный сын. Но теперь, если ты подлинный последователь нашего Учителя, ты должен простить ее и показать ей, что ты любишь ее больше, чем раньше, потому что теперь ты понимаешь ее страдание.
Епископ взглянул в сторону двери.
— У меня здесь назначено совещание, Эстевано. Пожалуйста, пройди в мою внутреннюю комнату и помолись Маделине, чтобы она простила твое непрощающее сердце.
С видом скорее потерянным, чем сердитым, Ким прошел за занавеску за столом епископа.
Секретарь епископа открыл другую дверь и впустил Глашатая Мертвых. Епископ не встал. К его удивлению, Глашатай преклонил колена и поклонился. Это католики делали, только чтобы выказать свое уважение публично, и Перегрино не мог понять, что Глашатай имел в виду. И все же этот человек стоял на коленях, ожидая, и епископ встал со своего кресла, подошел к нему и протянул кольцо для поцелуя. И даже тогда Глашатай все еще ждал, и наконец епископ сказал:
— Благословляю тебя, сын мой, хотя я и не уверен, что покорность твоя не насмешка.
Все еще со склоненной головой, Глашатай ответил:
— Никакой насмешки тут нет, — он поднял голову и посмотрел на Перегрино. — Мой отец был католиком. Он делал вид, что это не так, для удобства, но никогда не мог простить себе этого отступничества.
— Вас крестили?
— Сестра говорила мне, что отец в самом деле крестил меня вскоре после рождения. Мать принадлежала к протестантской секте, которая была против крещения детей, так что они из-за этого поссорились, — епископ протянул руку, чтобы поднять Глашатая
Перегрино был недоверчив. Это было слишком красиво: Глашатай вдруг оказывается католиком.
— Я думал, — сказал епископ, — что вы, Глашатаи Мертвых, отказываетесь от любой религии, прежде чем заняться своим, так сказать, делом.
— Я не знаю об остальных. Не думаю, что есть какие-то правила насчет этого, — их точно не было, когда я стал Глашатаем.
Епископ Перегрино знал, что Глашатаи не должны были лгать, но этот был очень уклончивым.
— Глашатай Эндрю, не найдется такого места во всех Ста Мирах, где католик должен был бы скрывать свою веру, уже три тысячи лет, с тех пор как были открыты межзвездные путешествия и были отменены ограничения на рождаемость, введенные на переполненной Земле. Вы хотите сказать, что ваш отец жил на Земле три тысячи лет назад.
— Я говорю, что мой отец позаботился о том, чтобы меня окрестили, ради него я делаю то, чего он не смог сделать в своей жизни. Это для него я поклонился епископу и принял его благословение.
— Но я благословлял вас.
«А он уклонился от ответа. И это значит, что мой вывод о времени, когда жил его отец, верен, но он не хочет обсуждать его».
— Хорошо, — сказал Глашатай. — Мне это нужнее, потому что он уже мертв, а у меня слишком много проблем.
— Пожалуйста, садитесь. — Глашатай выбрал стул у дальней стены. Епископ занял массивное кресло за своим столом. — Лучше бы вы не Говорили сегодня. Это произошло в очень неудобное время.
— Я не ожидал, что Конгресс это сделает.
— Но вы знали, что Миро и Уанда нарушили закон. Боскинья сказала мне.
— Я узнал об этом только за несколько часов до выступления. Спасибо, что вы их до сих пор не арестовали.
— Это светское дело, — епископ отмахнулся, но оба они понимали, что если бы епископ настоял, Боскинья подчинилась бы приказу и арестовала бы их, несмотря на просьбу Глашатая. — Ваше выступление причинило много горя.
— Похоже, что больше, чем обычно.
— И что, на этом ваша ответственность заканчивается? Вы только наносите раны, а лечить их должны другие?
— Это не раны, епископ Перегрино. Это хирургия. И если после я могу помочь в лечении боли, то я, конечно, остаюсь и помогаю. Я не могу дать анестезию, но стараюсь обеспечивать хотя бы антисептику.
— По-моему, вам надо было стать священником.
— Раньше у младших сыновей было только два варианта: священник или военный. Мои родители выбрали для меня военную карьеру.
— Младший сын. И у вас была сестра. И вы жили в то время, когда ограничения рождаемости запрещали родителям иметь больше двух детей без специального разрешения. Таких детей называли, кажется, Третьими?
— Вы хорошо знаете историю.
— Так вы родились на Земле до полетов к звездам?
— Наша проблема, епископ Перегрино, — будущее Лузитании, а не биография Глашатая Мертвых, которому всего тридцать пять лет.
— Будущее Лузитании — моя забота, Глашатай Эндрю, а не ваша.
— Будущее людей Лузитании — ваш забота, епископ. Я думаю еще и о свинках.
— Давайте не будем спорить, чьи заботы больше.
Секретарь вновь открыл дверь, и вошли Боскинья, дон Кристао и дона Криста. Боскинья переводила взгляд с епископа на Глашатая.