Игра престолов. Книга II

Джордж Мартин

Она подняла голову.

– А я Дейенерис Бурерожденная. Дейенерис из дома Таргариенов, наследница Эйегона-завоевателя, Мейегора Жестокого и старой Валирии. Я – дочь дракона и клянусь перед вами, что этим людям суждена жестокая смерть. А теперь проведите меня к кхалу Дрого.

Он лежал на голой ржавой земле, глядя на солнце. Дюжина кровавых мух ползала по его телу, но кхал не замечал их. Дени отогнала насекомых и стала на колени возле мужа. Глаза Дрого были широко открыты, но он не видел ее, и Дени сразу поняла, что кхал слеп. Она прошептала его имя, но он не услышал. Рана на груди зажила, оставив ужасный серо-желтый

шрам.

– А что он делает здесь на солнце? – спросила она.

– Похоже, ему нравится тепло, принцесса, – проговорил сир Джорах. – Глаза кхала следуют за солнцем, хотя он его не видит. Он может даже ходить. Он идет туда, куда ты его ведешь, но не дальше. Он ест, если кладешь ему пищу в рот, пьет, если лить ему воду в губы.

Дени ласково поцеловала свое солнце и звезды в чело и встала перед Мирри Маз Дуур.

– Мейега, твое волшебство слишком дорого стоит.

– Но кхал жив, – сказала Мирри Маз Дуур. – Ты просила, чтобы он жил, и заплатила за это.

– Но это не жизнь для такого человека, как Дрого. Он жил смехом, мясом, жарящимся на костре, и конем между ног своих. Он жил, встречая врага аракхом в руке и колокольчиками, звенящими в волосах. Он жил своими кровными и мной, и сыном, которого я должна была родить ему.

Мирри Маз Дуур промолчала.

– А когда он станет таким, каким был прежде? – потребовала ответа Дени.

– Когда солнце встанет на западе и опустится на востоке, – забормотала Мирри Маз Дуур. – Когда высохнут моря и ветер унесет горы, как листья. Когда чрево твое вновь зачнет и ты родишь живое дитя. Тогда он вернется – но прежде не жди!

Дени махнула сиру Джораху и всем остальным:

– Отойдите, я хочу поговорить с этой мейегой!

Мормонт и дотракийцы отступили.

– Ты знала, – сказала Дени, когда их никто не мог услышать. Ее терзала боль изнутри и снаружи, но ярость придавала ей силы. – Ты знала, ЧТО я покупаю, и знала цену, но тем не менее заставила меня заплатить ее за другое…

– Они не должны были сжигать мой храм, – мирно ответила тяжелая плосконосая женщина. – Это прогневало Великого Пастыря.

– Это сделал не бог, – с холодом в голосе сказала Дени. «Если я оглянусь, я пропала». – Ты обманула меня. Ты убила дитя во мне.

– Жеребец, который покроет весь мир, теперь не сожжет ни одного города. Его кхаласар не втопчет в пыль ни одной страны.

– Я заступилась за тебя, – сказала она. – Я спасла тебя.

– Спасла меня? – Лхазарянка плюнула. – Трое всадников взяли меня, и не как мужчина берет женщину, а сзади, как пес поднимается на суку. Четвертый был во мне, когда ты ехала мимо. Когда же ты спасла меня? Я видела, как сгорел дом моего бога, в котором я исцелила несчетное множество добрых людей. Мой дом они тоже сожгли; я видела на улицах груды голов, а среди них голову пекаря, который пек мне хлеб, и голову мальчишки, которого я спасла от мертвоглазия две недели назад… я видела, как наездники гонят кнутами плачущих детей. Скажи мне еще раз, что ты спасла?

– Твою жизнь.

Мирри Маз Дуур жестоко расхохоталась:

– Погляди-ка на своего кхала и увидишь, чего стоит жизнь, когда ушло все остальное.

Крикнув мужей своего кхаса, Дени приказала связать Мирри Маз Дуур по рукам и ногам, но мейега только улыбнулась, когда ее уводили, словно бы они разделяли общую тайну. Еще слово, и Дени приказала бы срубить

ей голову… но что она тогда получит? Голову? Если даже жизнь ничего не стоит, чего же тогда стоит смерть?

Они привели кхала Дрого назад в ее шатер, и Дени приказала наполнить ванну, но на сей раз в воде не было крови.

Она сама выкупала кхала, вымыла длинные черные волосы и чесала их, пока они вновь не заблестели прежним блеском. Дело затянулось до тьмы, и Дени устала. Она хотела было поесть и попить, но сумела только проглотить финик и запить его глотком воды. Сон был бы облегчением, но она и так спала достаточно долго… точнее говоря, слишком долго. Эту ночь она должна посвятить Дрого – ради всех ночей, что были у них, и тех, что, может быть, еще будут.

Уводя кхала во тьму, она вспомнила их первую поездку по ночной степи, ведь дотракийцы верили, что все важные события в жизни мужчины должны совершаться под открытым небом. Она пыталась уверить себя в том, что есть сила сильнее ненависти и есть чары надежнее и вернее тех, которым мейега научилась в Асшае. Ночь выдалась темной, безлунной, на небе искрились звездные мириады. Дени усмотрела в этом предзнаменование. Здесь их не ждало мягкое одеяло травы – лишь жесткая пыльная земля, усеянная камнями. Ветер не шевелил деревья, и ручей не прогонял ее страхи своей тихой музыкой. Дени решила, что довольно будет и звезд.

– Вспомни, Дрого, – прошептала она. – Вспомни о нашей первой поездке в день свадьбы. Вспомни ночь, в которую мы зачали Рейего, когда кхаласар окружил нас и ты глядел мне в лицо. Вспомни, какой чистой и прохладной была вода в Чреве Мира. Вспомни, мое солнце и звезды, вспомни и вернись ко мне!

Роды слишком разорвали ее внутри, чтобы принять в себя его мужество, но Дореа научила ее другим способам. Дени пользовалась ртом, губами и грудями. Она водила по нему ногтями, покрывала поцелуями, шептала, молилась и наконец залилась слезами. Но Дрого не чувствовал ее, не говорил и не восстал.

Когда блеклый рассвет забрезжил над пустым горизонтом, Дени поняла, что Дрого навсегда ушел от нее.

– Когда солнце встанет на западе и опустится на востоке, – повторила она со скорбью. – Когда высохнут моря и ветер унесет горы, как листья. Когда чрево мое вновь зачнет и я рожу живого ребенка. Тогда ты вернешься, мое солнце и звезды, но прежде не жди.

«Никогда, – выкрикнула тьма, – никогда, никогда, никогда!» Внутри шатра Дени отыскала набитую перьями подушку из мягкого шелка. Прижав ее к груди, она вернулась к Дрого, к своему солнцу и звездам. «Если я оглянусь, я пропала». Ей было больно ходить, хотелось спать, спать и ничего не видеть во сне.

Встав на колени, она поцеловала Дрого в губы и прижала подушку к его лицу.

Тирион

– Они захватили моего сына.

– Истинно, милорд, – отозвался гонец голосом тусклым от утомления. Полосатый вепрь Кракехолла на груди его порванного кафтана наполовину скрывался за пятнами засохшей крови.

Одного из твоих сыновей, подумал Тирион. Но глотнув вина, не проронил ни слова, погрузившись в размышления о Джейме. Когда карлик поднял руку, боль пронзила его локоть, напомнив о недолгом знакомстве с битвой. При всей любви к своему брату, Тирион не хотел бы оказаться возле него в Шепчущем Лесу даже за все золото Бобрового утеса.