Игра против всех. Три дня в Дагезане
Шрифт:
— В такое пекло — спасение одно: горы. Не завидую тебе — париться летом в городе!
— Через три дня я иду в отпуск.
— В отпуск? Слушай, Игорь, махнем со мной! Райский уголок, первозданная природа. Крошечное местечко под самым хребтом. Одно время были лесозаготовки, но теперь заказник. Рабочих перебросили в соседнее ущелье. Домишки они распродали за бесценок. Я купил один за двести (учти, за двести рублей!), вложил еще сотни полторы, и теперь мне все завидуют. Правда, ближайший магазин в девяти километрах, но что стоит уединение!
Уединение
Удаляясь от наползающей тучи, «Волга» спускалась серпантиной вниз. Игорь Николаевич вытянул руку из окна, и она повисла над пропастью. На противоположном склоне можно было прочитать уцелевшие от военной поры слова: «Перевалы — наши. Фашист не прошел!» Внизу, возле дощатого моста, стоял и смотрел на спускающуюся машину парень в вылинявшей ковбойке и помятых джинсах. По обожженному солнцем лицу кустилась рыжеватая бородка. Лицо было из тех, что называют современными: вытянутое, с правильными чертами. Ровный нос пересекала тяжелая оправа очков.
— Эй! — махнул рукой Сосновский, притормаживая. — Как мост?
Парень подошел неторопливо.
— На скорости проскочите.
Вода шумно накатывалась на деревянные опоры, и одна уже заметно накренилась. Настил над ней прогнулся. Борис смотрел неуверенно, однако выбора не было. Машина скользнула по пружинящим доскам. Под ее тяжестью опора подалась, но выстояла. Сосновский вытер пот со лба и сказал не без удовольствия:
— Не завидую я тому, кто после нас поедет. А ты куда? — обратился он к парню. — Если в Дагезан, садись, подвезем.
Тот покосился на приблизившуюся тучу.
— Спасибо. Пожалуй, кости прополаскивать достаточно.
— Отдыхаешь? — спросил Сосновский, когда машина тронулась.
— Да.
— Один?
Снова короткое «да». Парень произносил совсем мало слов, но голос его что–то напомнил Мазину.
— В палатке живешь? — продолжал выспрашивать Борис Михайлович.
— Ночую у Калугина.
Спасла парня от дальнейших признаний девушка. Она шла по дороге легким, привычным к горам, шагом. Сосновский широко распахнул дверцу:
— Галина Константиновна? Прошу.
Девушка заколебалась.
— Что тут ехать… Два километра осталось.
— Не нужно обижать трех одиноких мужчин, — сказал Борис Михайлович серьезно, и девушка села рядом с парнем в ковбойке.
— В Дагезан вы, конечно, по личному делу? — Сосновский прибавил скорость. — Школы там нет, да и время каникулярное.
— Какое может быть личное дело у учительницы! Хочу егеря повидать. Говорят, он самолет нашел, что в войну сбили.
— Самолет? — встрепенулся парень. — На Красной речке?
— Не знаю.
— Зачем он вам?
— Как зачем? Это же наш самолет, советский. Перенесем погибших в поселок, родственникам напишем.
— Удастся ли опознать? — усомнился Сосновский.
— Не опознаем, могилу Неизвестного летчика сделаем.
Дагезан появился из–за очередного поворота. Ущелье расширилось, отвесные склоны сменились пологими, поросшими густым орешником. Ниже под серыми потемневшими крышами примостились дома, окруженные садиками и огородами.
— Повезло мне, дома Матвей, — обрадовалась учительница, показывая в сторону от дороги. Там, за низким заборчиком из штакетника, стоял мужчина в гимнастерке без пояса и разглядывал «Волгу», прикрыв от солнца глаза ладонью. — Он ведь в горах больше…
— Мне тоже нужен Филипенко, — сообщил бородатый и вышел вслед за Галиной.
Мазин снова прислушался к его голосу. На этот раз он показался ему не только знакомым, но и озабоченным.
Они пошли тропинкой через мокрый луг, где местами были проложены широкие доски. Галина обернулась и помахала рукой.
— Здешняя? — поинтересовался Мазин.
— Преподает в интернате в Мешкове. Там вся окрестная детвора учится. Ну и общественница, конечно. Вечно в хлопотах. Славная девушка.
Стало видно, что поселок пустует, в окнах не было рам, заборы покосились, а огороды заросли бурьяном.
— И у тебя такая развалина?
— Жилище мое не поражает роскошью, но всегда открыто для людей с чистым сердцем.
— Считай, что тебе попался именно такой человек. И не раздави на радостях ишака, — предостерег Мазин.
Впереди по дороге ехал на осле человек, одетый в черный пиджак и солдатские галифе, заправленные в коричневые, домашней вязки носки. Сосновский просигналил, но ишак и ухом не повел, меланхолично перебирая крепкими ногами. Зато седок обернулся и приподнял над головой потрепанную соломенную шляпу.
— Мое почтение уважаемым путникам.
— Здоров, Демьяныч! Много меду накачал?
— Солнышка пчелкам не хватает, Борис Михайлович.
У Демьяныча было маленькое ласковое лицо.
— А я тебе сапоги привез резиновые.
— Много благодарен. Вещь в здешних условиях необходимая.
Демьяныч стукнул ишака кулаком по шее, чтобы тот освободил дорогу. «Волга» с трудом обогнула упрямого конкурента. Осел смотрел на машину с отвращением.
— Забавный старик. Пасечник из Тригорска. За колхозными ульями присматривает. И сам этакий продукт природы: травы варит, зверье уважает. Говорит: «И в пчеле душа есть, только тайна ее от нас скрыта…» А вот и калугинский дворец.
Дом художника резко выделялся среди местных строений. Было в нем почти три этажа: нижний, полуподвальный — гараж, выложенный неровным красноватым камнем; основной — деревянный, с широкими окнами в замысловатых переплетах, и мансарда — мастерская. Чувствовалось, что сооружен дом по собственному замыслу человеком знающим и умелым.
— Почти все своими руками сделал. Жадный на работу мужик.
— Не зря потрудился, — согласился Мазин.
Речка делала здесь крутой изгиб, и дом возвышался на полуострове, окруженный великолепными елями.