Игра с огнем

Пуйманова Мария

Немного взволнованная, Ева села рядом с Розенштамом, и пока собиралась публика, пока люди развертывали программы и настраивались скрипки, в предконцертном шелесте и шуме ей представился другой зал, не так ярко освещенный, как этот, не так роскошно отделанный — переполненное помещение Городского клуба, женщины в беретах, натянутых на уши, и мужчины, которые едят бутерброды с колбасой прямо с бумажки.

— Розенштам, вы помните, где мы сидели в последний раз вот так же вместе?

У Розенштама память насчет совместных похождений короче, чем у Евы Казмаровой. Но на этот раз он вспомнил.

— В драховском Городском клубе. Выступал Гамза. Идиллические времена!

Ева наклонила к нему голову и хотела о чем-то спросить; но дирижер поднял свою палочку, и они умолкли — стали слушать, как арфы возводят замок. Бесшумно растут и тянутся ввысь его стены, но это не реальность, а видение. Они слушали, и им казалось, что эта

музыка существует испокон века, она звучала раньше, чем появился на свет композитор; он только первый услышал и открыл ее нам; все плотины на Влтаве играют мелодии Сметаны. Не убегай, прекрасная река! Розенштам не стремится к морю. Ему так полюбились пресные воды приветливой Чехии! Еще немного, и она станет для него потерянным раем. Они слушали оба — барышня Казмарова, которой не повезло в любви, и бывший насмешник Розенштам. К чему пустые слова? Музыка лучше расскажет обо всем. О том, как тоскует околдованная душа в человеческом теле — душа эта — чудесная свирель Шарки! [52] Плененная дева, ведь у тебя разорвется сердце! Разве важно, под каким именем мы значимся в полицейской повестке? Зачем рассматривать друг друга в профиль? Музыка сломала преграды жалкого «я» — застенчивость Евы и иронию Розенштама; все мелкие свойства личности, все малодушное уносит музыка, и они вновь стали невинными и цельными, как в первый день творения. Скромная барышня Казмарова подняла голову и набрала в легкие воздух для глубокого вздоха. Как распрямляет человека музыка, та музыка, под которую мы шагаем, как божьи воины Жижки. [53] У насмешника в глазах стояли слезы.

52

Шарка — персонаж из древних чешских сказаний.

53

Жижка Ян из Троцнова (1360–1424) — выдающийся гуситский полководец.

— Тяжело, — глухо сказал он, когда они вышли, еще разгоряченные музыкой, в прохладную темноту, — тяжело мне будет расстаться с этой прекрасной страной.

— Почему же вы уезжаете? — тихо начала Ева. — Впрочем, если вам неприятно, не будем говорить об этом.

— Ева, и вы еще спрашиваете? Я — еврей.

— Ну так что же? — воскликнула барышня Казмарова. — Разве мы в Германии?

— Пока нет, — ответил Розенштам, — пока нет…

У барышни Казмаровой захватило дух. Но только на миг. Когда она вдумалась в его ответ, ей все стало ясно. И так грустно, так ужасающе грустно было жалеть Розенштама, на суд которого она отдала себя когда-то.

«Бедняга, — подумала она с состраданием, — у страха глаза велики».

Станислав и Нелла сидели на трибуне страговского стадиона с двумя юными каталонцами, гостями Гамзы, и смотрели на вольные движения «соколов».

Вопреки всему Станислав был счастлив. Он отослал вчера издателю гранки своих «Пражских новелл». Книга выйдет осенью, в самое лучшее время года, когда день становится короче и люди от солнца возвращаются к абажурам и книгам. Боже, Станя не мог поверить этому счастью! Скорей бы уж осень. Еще только конец июля. Станя не дождется! Когда он после некоторого перерыва перечитал новеллы в наборе как работу постороннего человека, они показались ему лучше, чем в исчерканной рукописи, которую он слишком уж много правил. Цикл открывался новеллой, рисующей раннее утро, когда на улице видны расклейщик афиш и разносчица газет, затем шли новеллы о жизни Праги в дневные часы; Станя показывал характерные фигуры, в которых воплощается дух различных пражских кварталов.

В пространство, опоясанное живым кольцом зрителей, влились несчетные тысячи людей; они разошлись по полю и заполнили весь стадион. Разница в общественном положении осталась в раздевалках, все стояли в классических костюмах гимнастов, солнце освещало обнаженные руки и головы. Спортсмены одинаковы — один точь-в-точь как другой, словно две капли воды, все равны меж собою. В рядах пылающих восторгом зрителей сидят и стоят их отцы и матери, жены, дети, братья, родственники, земляки. Каждый ищет глазами своих. Но тщетно! Их не найти. Они неразличимы, как колосья в поле пшеницы. Расстояние уничтожило индивидуальные черты, частные заботы, хлопоты, любовь, честолюбие, печали — все тонет в массе. Тут нет ни Вацлава Бечки, подмастерья столяра из Кралуп, ни доктора Нейвирта из министерства иностранных дел, ни Иожки Невыела, крестьянина с Ганы, ни шахтера Штепана Голодовка из Орловой — есть только гигантское тело, точное, как машина, подвижное, как рысь, сильное, как античное божество. От взмаха рук по стадиону шелестит

ветер; гимнасты делают поворот — и ярче сверкает солнце, отраженное белыми трико; они раскинули руки — через их барьер никто не пройдет. «Войско мира, — пришло в голову Станиславу, — идеальная нация». Как чудесно стоять в этой громаде рядов! И как все истинно прекрасное, зрелище встает перед вашими глазами с такой убедительностью, что никто не помнит ни о напряжении мышц, которое понадобилось употребить каждой светло-голубой черточке живой схемы, ни о труде, затраченном на выучку, ни о том, как сложно было собрать всех сюда, ни о головоломной трудности выступлений на стадионе. Гимнасты и зрители — те и другие на своем месте и гипнотизируют друг друга. И без того обстановка на празднике Гуса в этом году приподнятая, но массы людей еще больше наэлектризовываются. Мы едины в своем сопротивлении. Мы не сдались и не сдадимся. И поэтому мы все-таки собрались на наш слет.

Теперь выступают женщины: линии мягче, движения, наклоны и повороты напоминают танец. Они выполняют упражнения с булавами и платочками; а потом бесчисленные колонны мужчин и женщин начинают ритмично наступать друг на друга, ряды их переплетаются, они будто ткут ковер жизни. Нелле казалось, — она, пожалуй, постыдилась бы об этом сказать вслух так вычурно, — что это похоже на богослужение. Она сидит рядом с любимым сыном, который едва не погиб (но теперь все в порядке, мать это знает), и, сложив руки на коленях, смотрит восторженно, и бог весть почему при виде этой массы людей на глазах у нее навертываются слезы. На слете играет музыка, яркое голубое небо встает над трехцветными развевающимися знаменами и над стадионом, увенчанным кольцом зрителей. От такой красоты бросало в жар. Зрители хорошо чувствовали, что наступает наивысший миг, что все, пожалуй, даже слишком красиво… и вдруг где-то вдали будто затрещал мотоцикл. О нет, это застрекотал самолет в ясном небе над головой у Неллы. Она подняла глаза — эскадрилья самолетов блестела высоко в воздухе; они кружились над стадионом. Неллу охватило глупое блаженство — она почувствовала себя легкой, готовой взлететь ввысь. Кто-то притронулся к ее рукаву.

— Это ничего? — спросила юная каталонка, с робкой улыбкой показывая вверх на самолеты. Она схватила дорожную сумку и хотела встать.

Нелла удержала ее за руку.

— Это наши, — успокоил девушку Станислав. — Опасности нет.

Но девушка все еще беспокойно оглядывалась на окружающих, точно друзья казались ей слишком легкомысленными.

— И мы в самом деле можем остаться здесь? — допытывалась она.

Только после того как ее спутник на родном языке ласково поговорил с ней, она успокоилась и села.

Мать и сын пришли в себя от наваждения, и слет их уже не радовал. Красота, за которой кроется угроза. Подаренная минута. Они оба хорошо это знали.

Стане вздумалось посмотреть на зрителей на противоположной стороне стадиона. Их насыпано там, как маку. Они похожи на пестрые крупинки на шоколадных плитках, которые ему дарили в детстве. Все слилось в серо-коричневую ткань с разноцветными узелками — так малы люди. Если бы кто-нибудь начал стрелять по ним из пулемета, пришло в голову Стане, то он даже не увидел бы, кого убивает. Уже отсюда почти нельзя различить, что это люди. Так о какой жалости может быть речь! А с самолета мир кажется пустым, без единой живой души. Современная война ведется издалека. Человек не пачкает руки в крови. Он убивает по расчетам, на далеком расстоянии. Но стрелять в чучела, проходя военное обучение в армии, было мучительно. Стане от этого делалось жутко. Чучело из папье-маше до ужаса походило на настоящего человека.

«Если я погибну, выполнив свою работу, — вдруг подумал Станя с удивительным спокойствием и облегчением человека, закончившего свои дела, — после меня кое-что останется. Счастье, что я дописал «Пражские новеллы». Буду я жив или нет, они выйдут осенью (и Власта увидит, что я тоже кое на что способен)».

На следующий день пани Гамзова с молодой каталонкой отправились в один из пражских магазинов Казмара заказать походные постели, марлю и гигроскопическую вату. Республиканцы так нуждаются в перевязочном материале! «Яфета», как обычно, сообщала миру изображениями и словами соответствующие моменту указания и советы.

Над стеклянным домом бежали светящиеся буквы:

Осторожность — мать мудрости. Вы хотите заснуть вечером спокойно?

Купите противогаз «Яфета».

Всем безукоризненно впору противогаз «Яфета».

Имеет совершенный фильтр — противогаз «Яфета».

Легко дышать — в противогазе «Яфета».

Осторожность — мать мудрости! Никто не едет в отпуск без противогаза «Яфета». С рыболовными снастями покупайте противогазовую маску «Яфета». Помните о своих возлюбленных! На складе маски всех размеров.