Игра с тенью
Шрифт:
Джентльмен у меня за плечом, о присутствии которого я догадывалась по сильному запаху сигарного дыма, шумно откашлялся и удалился; я, должно быть, тоже выглядела растерянно, потому что леди Мисден сказала:
— Господи, женщина, а что в этом такого? Мужчинам не положено быть одним, да и женщинам тоже. — Она внезапно уставилась на меня своими глазками-буравчиками, смутив еще больше. — Лучше одна теплая постель, чем две холодных.
Очень глупо было смущаться, но я все же смутилась и, испугавшись услышать дальнейшие признания (или, если честно, я не хотела, чтоб меня видели здесь слушающей
— Знаете, мой брат пишет биографию Тернера.
Теперь я жалею, что так сделала: если бы не застенчивость, я бы узнала больше.
— Не зовите мужчин, — сказала леди Мисден жалобным тоном. — Они теперь такие зануды, будто все юристы да школьные учителя.
Я задержалась, но было уже слишком поздно. Я услышала, как Уолтер говорит «Мою дочь тоже зовут Флоренс», будто все темы разговора, кроме имен детей, уже были исчерпаны, а потом он посмотрел на меня умоляющим взглядом, который растопил бы айсберг, так что отступить было невозможно.
— Я начинаю думать, что надо было назвать их Венециями, — сказал мистер Кингсетт, издал гогочущий смешок и махнул рукой в сторону «Моста Вздохов».
Уолтер шагнул поближе ко мне, и на лице его было ясно написано то, чего он не мог произнести вслух: «На помощь!»
— Ты знаешь, Уолтер, — сказала я, — леди Мисден была дружна с Тернером.
— Неужели? — сказал он, направляясь к ней. — Как интересно!
Но мистер Кингсетт с неожиданной ловкостью поспел прежде него, а через мгновение, словно получив какой-то сигнал (хотя я ничего не видела), к нему присоединилась жена со словами:
— Ну же, мама, не стоит задерживать мисс Халкомб и мистера Хартрайта. Если мы не уйдем сейчас, то просидим здесь всю ночь и завтра полдня.
На мгновение меня охватила ярость, но потом я вспомнила свою собственную реакцию на старуху и невольно подумала о том, что, если бы это была моя мать и я услышала бы, как неблагоразумно она беседует с посторонними, я бы повела себя так же.
Когда я уже попрощалась со всеми, а Уолтер вежливо обсуждал с леди Истлейк свои исследования, я вдруг придумала — как моряк, который успевает схватить только одно сокровище с тонущего корабля, — последний вопрос для леди Мисден. Наклонившись, я спросила:
— Какая картина здесь больше всего напоминает вам Тернера как человека?
Не колеблясь ни секунды, она ответила:
— «Пристань Кале».
Когда они ушли, мы с Уолтером отыскали эту картину. Это морской пейзаж, где мраморно-серое море кипит и волнуется под штормовым небом. Справа выступает к горизонту потрепанная деревянная пристань, усеянная беспорядочными кучками людей. Видны силуэты двух далеких кораблей, а из щели в тучах на воду падает росчерк солнечного света. Ближе к зрителю, в центре картины, — хаотическое скопление лодок, направляющихся в гавань и стремящихся выйти из нее. В ближайшей лодке гребец с одним веслом отчаянно старается, чтобы его не ударило о столбы, а человек на корме не помогает, а сердито машет бутылкой коньяка в сторону своей жены на пристани. Только приближающийся английский пакетбот с широко развернутыми парусами кажется надежным и управляемым.
Этот грубоватый
Мы стояли перед этой картиной минут пятнадцать, и с тех пор я вспоминаю ее каждый час; несложно представить, как автор этой лихой и насмешливой патриотической сатиры цитирует Тома Дибдина, но я не могла заметить ни малейших следов того, что тот же художник написал «Улисса, смеющегося над Полифемом».
XIV
Уважаемый сэр!
Я получил Ваше письмо от 17 августа и буду рад Вас видеть, как только Вы окажетесь поблизости от Петуорта. Боюсь, однако, что Ваше время будет потрачено зря, потому что я мало что могу рассказать о Тернере и его делах с моим отцом.
Искренне Ваш
Джордж: Уиндхэм
XV
Дорогая моя!
Ты, наверное, уже начала обо мне беспокоиться, так долго я не писал. Меня трясло в каретах и вагонах поезда, дважды я даже чуть не выпал из экипажа, а в то единственное утро, когда я надеялся найти время для письма, мне пришлось выехать спросонья, и у меня не нашлось даже получаса свободных. Но сейчас наконец я дома, и все мои неприятности — это пара синяков да потрепанные от меловых камней ботинки.
Новая железная дорога до Брайтона — настоящее чудо скорости и удобства (и ты это увидишь сама: я решил, что, когда ты вернешься, мы удивим детей, свозив их на море и обратно за один день), но именно поэтому она меня угнетала. Каждая новая миля все дальше уводила меня не только от Лондона, но и от Тернера, ведь его поездка с Майклом Гадженом много лет назад наверняка была совсем иной — им приходилось трястись от одного постоялого двора до другого по пыльным дорогам, под стук копыт и скрип колес, а пар шел только от лошадиных боков. Едва я почувствовал, что приблизился к нему, разглядев его невероятные картины в Мальборо-хаусе, я снова потерял его из виду в дыму и суете современного мира.
Но когда мы прибыли, мое настроение улучшилось. Я нанял на станции экипаж, и через десять минут мы уже ехали мимо широких веселых фасадов крытых белой штукатуркой пансионов, которые, должно быть, стояли тут еще при Тернере. Прошло еще десять минут, и мы начали спускаться в долины, которые вряд ли особенно изменились с тех пор, как их увидел Цезарь, а то и за тысячелетие до него. Вокруг раскинулся бегущий волнами, шелестящий океан травы, а когда я посмотрел назад, то увидел вдали становившуюся все шире серебристую ленту моря.