Игра Саула
Шрифт:
Кэрри велела Верджилу как можно быстрее возвращаться в «Зеленую зону». Если она успеет, то лично во всем убедится – прямо на конференции, где де Брюйн и Хамза встретятся с лидерами сил коалиции и членами иракского правительства. Еще надо будет поскорее ввести в курс дела Саула.
Де Брюйн, вот ведь скотина. Он входил в Кэрри, возбуждал ее так, как никто не возбуждал ее прежде. Он – восхитительный, прекрасный и ядовитый гад. Он и нравился ей, и вызывал дикое отвращение. Де Брюйн – убийца. Да что с ней такое? «Саул, забери меня отсюда», – взмолилась про себя Кэрри, чувствуя,
Она разоблачилась, сняв арабское платье, а Верджил тем временем вел машину по широкой улице Эт-Таура, то и дело поглядывая в зеркала, проверяя, нет ли «хвоста». Они ехали к мосту Эль-Ахрар, за которым начиналась «Зеленая зона».
Миновав блокпост, они въехали на неровную поверхность моста; горячее солнце отражалось в зеленоватых водах Тигра. Кэрри вдруг поняла, что еще не давало ей покоя, и обернулась к Верджилу. Слава богу, он с ней. Есть на кого положиться.
– Кто предложил называть де Брюйна кодовым именем «Робеспьер»? – спросила Кэрри. – Странно как-то…
– Уарзер.
– Он не объяснил, почему «Робеспьер»?
– Сказал, что в школе они проходили Великую французскую революцию, вот он и вспомнил слова Робеспьера: «Жалость – это измена». Нормальная такая цитата, не находишь? – Верджил глянул на Кэрри. – Кажется, этим он хотел предупредить тебя: берегись де Брюйна.
Жалость – это измена… Кто тут вообще за кого?
26 апреля 2009 года
– Как рыбалка? – спросил Саул.
Талат аль-Уази рассмеялся. Это был невысокий араб средних лет в тунике и арафатке: кожа темнее, чем у большинства его соплеменников, неровная бородка а-ля Ван Дейк и животик. Будь у него борода подлиннее, его можно было принять за арабского клона Санты.
– Никто больше не рыбачит, – ответил он. – Контрабанда дает больший доход.
Они сидели на веранде виллы аль-Уази в узком, затененном пальмовой рощей заливе, с видом на Шатт-эль-Араб. На воде оттенка кофе со сливками ослепительно играли солнечные блики; жара стояла изнуряющая. Саул с ноутбука зашел на сайт метеослужбы: температура была сорок шесть градусов по шкале Цельсия. Воду на реке рассекали коммерческие пароходы, моторные лодки и катера береговой охраны, оставляя за собой клиновидные следы, и волны бились о заржавленный борт полузатонувшего пятисотфутового грузовоза.
Река Шатт, образованная слиянием Тигра и Евфрата, полнилась обломками судов, следами войны между Ираком и Ираном в 1980-х. Вдали даже на фоне яркого неба виднелось пламя газового факела на нефтеперерабатывающем заводе.
– Что ввозят контрабандисты? – поинтересовался Саул, предусмотрительно не указывая ни на кого пальцем, хотя прекрасно знал: вождь племени Бани-Асад, Талат аль-Уази и есть мозг местной контрабанды.
– Нефть, оружие, машины, потребительские товары… Могу достать вам молодую красавицу, прямо сейчас, – сказал Талат, глядя на Саула, и тот едва заметно качнул головой. – Ну конечно, нет, – продолжил Талат. – Нефть – лучше. Денег больше.
– Кто берет? Иранцы?
– «Революционная гвардия», эти дети свиней, наживаются, –
– Как провозят? Баржами?
– Это, говоря вашими, американскими словами… как два пальца об асфальт, да? В нефтепроводе делают дыру, отводят толстый шланг к барже, а на барже – полно открытых цистерн. – Он ткнул пальцем в небо. – Смысла их закрывать нет, дождь не идет. Потом баржи выходят в Персидский залив, приезжают иранцы, заключают сделку прямо на воде. – Он хлопнул в ладоши. – Деньги – вперед.
– Сколько?
– Ежедневно мы получаем от Кувейта мировую цену за баррель. Иранцы платят полцены, отводят баржи в Бушир, грузят нефть на танкеры из разных стран: Мальта, Панама… черт его знает. В тот же день продают нефть на два с половиной доллара дешевле мировой цены за баррель. В день уходит по две-три баржи, это по полмиллиона долларов за одну. Все богатеют.
– А как же иракские патрули?
– Шутите, да? – рассмеялся Талат. – Тех, кто не из нашего племени, мы подкупаем. Других убиваем, – вздохнул он, перебирая четки. – Шатт – место коварное.
Талат хохотнул.
– А что иранцы? Пиратов не боятся?
– Этих шелудивых псов? – Талат покачал головой. – Стоит оказаться в заливе, и иранцы подходят к тебе на ракетных катерах, связываться с такими опасно. Они-то и сопровождают баржи. Для иранцев все в заливе, что в пределах сорока – ну, пусть тридцати – километров от Кувейта, это территория Ирана. Завтра они запросто могут расширить границы на двадцать километров в глубь самого Кувейта, – он ухмыльнулся, точно проказливый школьник. – Однако, друг мой, что же вы не едите, не пьете?
Он жестом окинул поднос с финиками, миндалем и бокалы с охлажденным шербетом, в каждом из которых плавало по розовому лепестку.
Саул пригубил сладкий напиток, хотя в такую жару, даже в тени, ничто не спасало от зноя.
– Где ваш друг, ливанец? – спросил Талат, имея в виду Дара Адала.
– Занят, – осторожно ответил Саул.
– Ваш друг тверд, как сосновый орех, – уважительно произнес Талат. – Как вы познакомились?
– В Сомали. Был 1987 год: страна скатывалась к гражданской войне, и мы пытались хоть что-то сделать…
Впервые Саул и Дар встретились на борту «Блэкхока», когда летели в Галкайо, что в Сомали, на встречу с Мухаммедом Фарахом Айдидом, председателем Объединенного сомалийского конгресса, образованного после устроенной диктатором Мохамедом Сиадом Барре резни среди гражданских представителей племени хавийе.
Они собирались предложить Айдиду военную помощь и инструктаж, дабы тот смог противостоять остальным мятежным группировкам – сплошь прокоммунистическим – и организовал устойчивое правительство в Сомали. После встречи Саул решил не помогать Айдиду. Чутье подсказало: этот будет еще хуже Барре. Спустя годы опасения подтвердились: Айдид, став вождем хунты, намеренно мешал доставке гуманитарной помощи голодающим, из-за чего умерли тысячи женщин и детей; а в инциденте с «падением “Черного ястреба” погибли и американские военные.