Игра в полнолуние
Шрифт:
– В результате обследования выявлено…Настоящим удостоверяю, что я предупреждена… Не буду иметь претензий…
Он нудел, а ей становилось всё тревожнее: будто его бубнеж пробирался под кожу вязкой смолой, к которой лип страх. Он накатывал плотными волнами, как прибрежная вода, полная ледяного крошева. И эта студёная колкость в какой-то момент стала невыносимой.
– Не надо! – воскликнула Лера. И добавила, стараясь быть вежливой. – Илья Петрович, я поняла, спасибо. Давайте подпишу… и когда вы сможете прооперировать меня?
Шорох бумаги по столу, снова скрип кожаной обивки. Рука Торопова коснулась
– Вот здесь, пожалуйста… Кх-м… Хорошо. А операция – примерно через неделю, сперва нужно сдать все анализы.
Она расписалась.
Торопов вызвал медсестру, и Леру подняли, направляя, руки женщины – безликой, как и все остальные. Они вышли в коридор, и через несколько шагов Лера услышала, как Торопов хлопнул дверью и, звеня ключами, сказал кому-то:
– Вы ко мне?
– Да, я по поводу работы, – пояснил мужской голос: негромко, но по-хорошему уверенно. Торопов сказал – сухо и чуть насмешливо:
– У нас нет вакансий.
– А доктор Йоханн Баумгартнер из Зальцбурга сказал, что есть.
Торопов помолчал, затем недовольно хмыкнул:
– Что ж… Но вам придется подождать: я должен устроить пациентку.
Рука медсестры мягко подтолкнула локоть Леры, и они двинулись дальше. Уверенные шаги главврача слышались позади. Затем снова был лифт, длинный коридор – судя по звуку, пустой, с жестким полом без коврового покрытия. Похоже, они вышли из административного крыла. Лера глубоко вздохнула, чувствуя, как от облегчения и волнительной радости колотится сердце. Ей больше не нужно искать деньги на операцию, жалеть о каждом ушедшем дне! Вот только… как жить, если операция не поможет?
«Не настраивайся на плохое, – велела она себе. – Всё будет, как должно быть. Ты не должна пытаться угадать планы Господа, а выдержать всё, что он пошлёт».
Эта мысль немного успокоила – как всегда успокаивает ощущение, что ответственность за тебя несет кто-то другой: тот, кто всё устроит и обо всём позаботится.
Тем временем изменились звуки: пространство снова сузилось, в нём появились человеческие голоса, мягкое шлепанье тапочек по линолеуму и перезвон медицинских склянок. Где-то звонил телефон – приглушенно, с сердитым дребезжанием. И запах стал другим: щекочущая озоновая нота проявилась в воздухе, пропитанном мыльным ароматом дезинфицирующих средств.
А затем медсестра остановилась, и Лера услышала щелчок дверной ручки.
– Вот и ваша палата, – радушно сказала сестра, и тут же добавила с возмущением хозяйки, обнаружившей в своем доме незваных гостей: – Так, что тут происходит?!
– А мы от Шермана, – пояснил мужской голос. – Пианино у нас. Приказано доставить.
Лера навострила уши: пианино, в больнице? Это шутка какая-то?! Но в палате шуршал картон, и пыхтели двое – ворочали что-то тяжёлое. Надежда ожила внутри: неужели и здесь можно будет играть, проживая через музыку всё, что тревожит или радует?
Но в голосе Торопова зазвучало недовольство:
– Ну, Ш-ш-шерман!.. Одно слово – мастер сюрпризов! Вы, молодые люди, не спешите с распаковкой. Хозяин здесь я, а не Савва Аркадьевич. И у нас тут всё-таки больница, а не концертный зал. Санэпидрежим должен соблюдаться, в том числе и в плане тишины…
– Так
Лера почувствовала, что главврач замялся, раздумывая.
– Илья Петрович, я буду тихо! – торопливо пообещала она. – Так вы разрешите?.. Пожалуйста, мне это очень важно!
Торопов медлил, а она тревожилась и всё сильнее сжимала трость. Напряжённо прислушивалась к его дыханию, пытаясь определить, не сменил ли он гнев на милость. И подыскивала слова, способные его убедить.
– Валерия, вам очень повезло с Саввой Аркадьевичем, – с едва заметной иронией сказал Торопов.
– Я уже поняла, – улыбнулась она.
– Ладно, оставляйте инструмент, – смилостивился главврач. – Но подолгу не играть! Больше думайте о здоровье, чем о музыке.
– Да, конечно! – Лера закивала, приложив руку к груди. – Извините, а у вас ведь есть телефон Шермана? Я бы хотела поблагодарить его за заботу. Знаете, ведь для музыканта жизненно важно не расставаться с инструментом. Так хорошо, что Савва Аркадьевич это понимает!
– Бросьте, у него свой интерес, – фыркнул Торопов. – Он же продюсер. А если вы потеряете навык, вас будет трудно продать.
Глава 4
Костя Радонев ждал у кабинета Торопова, прислонившись к дверному косяку. И всё пытался вспомнить, где мог видеть девушку, которую вывели из кабинета главврача. Но воспоминание ускользало, лишь какая-то мелодия тихо звучала на задворках памяти: что-то светлое, удивительное, как солнечный дождь – и в то же время щемящее, тревожащее душу… Пропавшее, когда Торопов, вернувшись, отвлек его своим вопросом:
– А, это вы? Прошу в кабинет.
Костя шагнул за главврачом. Одёрнул чёрную рубашку навыпуск, быстро глянул на острые носы ботинок, выглядывающих из-под вытертых джинсов. Ботинки были чистые. А остальное Радонева не слишком волновало. Да, его предупреждали, что главврач «Велнесс-Т-клиник» – человек старых порядков, и лучше всего явиться к нему в деловом костюме. Советовали подстричься покороче, вынуть серьгу из уха. И вести себя так, будто готов ловить каждое слово будущего начальника, как нищий – монету. Но Костя за год в Австрии привык к вольной жизни. И даже не подумал превратить отросшие до плеч светло-русые волосы во что-нибудь наподобие совдеповского «полубокса». Всё равно будут виться и выглядеть фривольно, как ты их ни укладывай. А щетина… ну не любил он бриться, с самой юности – кожа слишком чувствительная.
Буквально вчера институтские друзья попытались переубедить его в последний раз: знали, что он врач с потенциалом, да и вообще – хотели, чтобы остался в России, а удержать его могла только работа, о которой мечтал. «Ты, Костян, хиппово смотришься, по-европейски. Но тут тебе не там, – говорили они. – Тут доктор – человек серьезный, и в идеале должен выглядеть как Айболит с книжной обложки: в брюках, при галстуке, халат застегнут наглухо, а из кармашка обязательно градусник торчит. И, желательно, пачка благодарственных писем под мышкой. Вот Торопов примерно такой, только морда злая и бритая». Но Костя только посмеивался, напоминая, что Айболит был ветеринаром.