Игра в «Потрошителя»
Шрифт:
Чтобы лечить тела других людей, Индиана научилась познавать свое; умея настроиться на одну волну с пациентами, она постигала и саму себя. Алан Келлер говорил, что она сообщается с миром через чувства и эмоции, живет в эпоху до изобретения телефона, в какой-то магической вселенной, полагаясь на человеческую доброту; права была Селеста Роко, утверждавшая, что в предыдущем воплощении Индиана была дельфином и в следующем опять вернется в море: твердая почва не для нее, у нее отсутствует ген предусмотрительности. К этому добавлялись годы духовных исканий, в течение которых она еще больше оторвалась от материального, освободила и ум, и сердце. Но когда Индиана увидела в журнале фотографии Алана Келлера и Женевьевы ван Хут, ничто не смягчило удара.
Она поднялась в свою квартиру, включила
Четверг, 26 января
После ночи, полной мучительных сновидений, которые она не могла вспомнить, Индиана проснулась рано. Чтобы успокоиться, втерла в запястья несколько капель померанцевого масла — выжимки из цветков апельсинового дерева, и спустилась к отцу на кухню, приготовить мятный чай с медом и приложить лед к распухшим векам. Индиана чувствовала себя совсем разбитой, но после чашки чая и двадцати минут медитации ум прояснился, и она могла уже несколько отстраненно оценивать положение вещей. Не без основания считая, что подобное просветление долго не продлится, Индиана решила действовать, не дожидаясь нового прилива эмоций: позвонила Алану Келлеру и назначила встречу на час дня в парке Пресидио, на их любимой скамейке. Утро провела без драм, погруженная в работу, в полдень закрыла кабинет, зашла в кафе к Дэнни д’Анджело выпить чашечку капучино и поехала в парк на велосипеде. Приехала на десять минут раньше, уселась на скамейку и стала ждать с журналом на коленях. Успокаивающее действие мятного чая и померанцевого масла окончательно сошло на нет.
Алан Келлер явился в назначенный час, радостно улыбаясь: ведь она снова позвала его, как в счастливые времена их любви, когда желание властно заявляло о себе, вопреки обычной сдержанности. Убежденный в том, что его тактика изумить возлюбленную путешествием в Индию имела успех, Келлер уселся рядом, шутливо приобнял ее, но Индиана отодвинулась и передала ему журнал. Келлеру не нужно было его открывать, он знал, о чем говорится в статье, и это до сего времени его ничуть не волновало, ибо возможность того, что журнал попадет в руки Индианы, была минимальной. «Полагаю, ты не приняла всерьез эти хохмы, Инди. Я считал тебя умницей, не разочаровывай меня», — проговорил он небрежно. Ничего хуже он придумать не мог.
Следующие полчаса он пытался убедить Индиану в том, что они с Женевьевой ван Хут всего лишь друзья, они познакомились, когда Келлер защищал в Брюсселе диссертацию по истории искусства, и поддерживали знакомство из обоюдной выгоды: он вводил Женевьеву в труднодоступные круги высшего общества, а она поддерживала его в финансовом мире и давала советы относительно инвестиций; но они никогда и думать не думали о женитьбе, такие слухи смехотворны, что за нелепая мысль. Потом стал описывать нынешние денежные затруднения, а Индиана слушала его, застыв в каменном молчании, ведь ей приходилось считать доллары, а не сотни и тысячи, как ему.
В прошлом году, когда они рука об руку бродили по Стамбулу, возникла тема денег и способа тратить их. На базаре ее не соблазнила ни одна из византийских безделиц, а позже, обходя прилавки со специями, она перенюхала все, что там было, но приобрела только несколько граммов куркумы. Келлер, напротив, всю неделю приценивался к старинным коврам и кувшинам оттоманской эпохи, а потом жаловался на дороговизну. Тогда Индиана спросила, сколько денег нужно ему, какой суммой он удовлетворится, зачем ему столько вещей и откуда он берет средства, не работая. «Никто еще не разбогател, работая», — ответил Келлер, усмехаясь, и прочел ей лекцию о распределении доходов и о том, как законы и религии защищают имущество и привилегии тех, кто богаче, в ущерб беднякам, заключив,
Сидя в парке на скамейке, Индиана вспомнила тот разговор, пока Келлер излагал, как его обременяют налоги, выплаты по кредитам и прочее; признавался, что его последние вложения пропали и он не может и дальше сдерживать кредиторов посулами, за которыми стоял лишь престиж семьи.
— Ты и представить себе не можешь, как ужасно быть богатым и не иметь денег, — вздохнул Келлер напоследок.
— Должно быть, намного хуже, чем быть просто бедным, без затей. Но мы не об этом пришли поговорить, а о нас. Вижу, Алан, ты никогда не любил меня так, как я любила тебя.
Она забрала журнал, вернула Келлеру конверт с билетами в Индию, надела шлем и уехала на велосипеде, бросив своего возлюбленного, который пребывал в изумлении и ярости, ибо в глубине души сознавал, что сказал Индиане только половину правды: он и в самом деле не собирался жениться на Женевьеве, но вот уже шестнадцать лет поддерживал с ней нечто вроде amiti'e amoureuse, «любовной дружбы».
Келлер не часто виделся с бельгийкой, она без конца кочевала между Европой и несколькими городами в Соединенных Штатах, но стоило им совпасть в каком-нибудь месте, как они становились неразлучны. Женевьева была утонченной и остроумной, они до поздней ночи могли забавляться интеллектуальными играми, полными коварной иронии, правила которых были известны им одним; а если она о том просила, Келлер умел доставить ей удовольствие в постели, не слишком утомляя себя, с помощью эротических приспособлений, которые Женевьева всегда возила с собой в чемодане. У них было много сходных черт, они принадлежали к тому обществу без границ, члены которого узнают друг друга в любом уголке планеты; они поездили по миру и чувствовали себя вольготно среди роскоши, которая им казалась естественной. Оба были заядлыми меломанами; добрую половину дисков, какие были у Келлера, ему подарила Женевьева; они то и дело встречались в Милане, Нью-Йорке или Лондоне во время оперного сезона. Какой контраст между этой подругой, которую Пласидо Доминго и Рене Флеминг лично приглашали на спектакли, и Индианой Джексон, которая ни разу не была в опере, пока Келлер не повел ее послушать «Тоску»! Музыка тогда ее не впечатлила, а мелодрама довела до слез.
Келлер, раздосадованный, решил, что не нарушил никакого обещания, ведь его с Женевьевой связывала не любовь; и вообще, он сыт по горло недоразумениями, ему надоело чувствовать себя виноватым из-за пустяков; в добрый час закончилась эта связь, слишком долго длившаяся. И все же, видя, как Индиана удаляется на велосипеде, он невольно спросил себя, как бы он реагировал, если бы роли поменялись и любовная дружба обнаружилась между Индианой и Миллером. «Убирайся к дьяволу, дура!» — пробормотал Келлер сквозь зубы, сам понимая, насколько он смешон. Нет, он никогда больше не увидит эту женщину, что за сцена дурного вкуса, Женевьева никогда бы не позволила себе ничего подобного. Выкинуть Индиану из головы, забыть ее, и все тут; в самом деле, вот он уже и начал забывать. Келлер вытер глаза тыльной стороной ладони и решительно, широким шагом направился к машине.
Эту ночь он провел без сна, бродил по огромному дому в Вудсайде, накинув поверх пижамы пальто и надев перчатки, ибо скудное тепло, исходившее от батарей центрального отопления, уносили сквозняки: ветер с тревожным посвистом задувал в щели между досками. Келлер прикончил лучшую бутылку вина, перебирая в уме множество причин для окончательного разрыва с Индианой: случившееся лишний раз доказывало узость взглядов и вульгарность этой женщины. Чего она добивалась? Чтобы он отказался от своих друзей, от своего круга? Мимолетные встречи с Женевьевой не имели значения, только человек, так малознакомый со светской жизнью, как Индиана, мог устроить скандал из-за подобной ерунды. Он даже не помнил, что обещал хранить ей верность. Когда это было? Должно быть, в момент ослепления; если и обещал, то чисто формально, на словах. Они друг другу не подходят, Келлер знал это с самого начала, ошибкой было поддерживать в Индиане ложные надежды.