Игра в жизнь
Шрифт:
От фестиваля в памяти остались кипучая, творчески и сексуально озабоченная молодежь со всего света с ее неумелыми спектаклями, местный конкурс красоты, где я был членом жюри и с удовольствием разглядывал красавиц, претендующих на звание «Мисс Северная Чехия», и пиво — слишком холодное и слишком вкусное, чтобы можно было остановиться на одном и даже на двух литрах после обеда. Мирная летняя лесная сторона. Сюда, кажется, и газеты не доходили. Правда, появился из Праги озабоченный председатель Общества чешско-советской дружбы и все говорил нервно «Где доты? Где дзоты? Где укрепления? Какие свастики на домах?
Мы гуляли с нашими замечательными подругами и переводчицами Аленой Моравковой и Мишей Сухаржиповой, пили вино, дышали лесным воздухом и как-го стали забывать и о Праге, и о Москве. Владимир Браунер, наш дирогой пан профессор, политических разговоров сторонился. Он прожил трудную и, судя по всему, лихую жизнь. Был послом в Эфиопии при Массарике, работал в МИДе, В годы социалистического террора этот блестяще образованный историк и полиглот просто спрятался (так я думаю) в пыльных архивах Страгова монастыря, чтобы там попивать и помалкивать. Теперь он разглядывал происходящие перемены с несомненным сочувствием, но и с большой осторожностью.
«За свободу надо платить!»— эта фраза, произнесенная им несколько раз, была серьезным предостережением, и лишь позднее я смог вполне ее оценить.
Фестиваль кончился. Мы вернулись в Прагу. Мы снова жили в огромном Палас-отеле. Последние дни лета, дни прощания. И мы пели нашим переводчицам тут же сочиненную песенку:
Пани, подружки наши, Пани, не надо слов. Нежно вам ручкой машем. Пани, nа shledanou!** До свидания! (чешcк.)
20 августа меня на улице окликнули из машины. Я обернулся, Бог ты мой, начались чудеса совпадений этого дня. За рулем сидел Михаил Абрамович Швейцер. Рядом Соня Милькина, его жена и соратник во всех фильмах.
«Какими судьбами? — А вы? — Где живете? — Когда домой? — Как наш «Теленок», в смысле «Золотой»? — Что делаете сегодня вечером?»
Договорились идти вместе на вечерний сеанс смотреть фильм «Пожар, моя милая!» Милоша Формана.
Пришел в гостиницу — телефонный звонок. Алена Меравкова зовет сегодня вечером к себе — она закончила перевод «Мастера и Маргариты» и сегодня получила подтверждение, что он идет в печать. И сегодня (всё сегодня же, 20 августа!) в Прагу приехала Елена Сергеевна Булгакова — она, несравненная, с которой и написана Маргарита. И она будет вечером у Алены. И хочет меня видеть.
Мы с Еленой Сергеевной знакомы уже несколько лет. С тех пор, как я (первым, наверное) исполнил Булгакова по телевидению — отрывки из романа «Мольер». Елена Сергеевна пригласила, и я побывал у нее дома раз и два — там, у Никитских ворот.
Да-а! Ну и вечер намечается у нас сегодня, 20 августа 1968 года в городе Праге! Смотрели фильм Формана и хохотали. Поднимали рюмки в память Булгакова и в честь Елены Сергеевны на Винарской улочке дома у Алены. Вполпьяна усаживали Елену Сергеевну с сестрой в такси и договаривались повидаться завтра. Твердо запомнили и много раз повторили, чтобы не забыть, название гостиницы, в которой они с сестрой остановились, и тут же забыли. Снова пили — за Алену,
— Что происходит, Алена? Это у тебя всегда так?
— У нас аэродром недалеко. Так что бывает...
— Ну то-то! А то прямо как война. Ну-ка, давай споем Окуджаву. Где гитара? Начали:
Вы слышите, грохочут сапоги, И птицы ошалелые летят, И женщины глядят из-под руки. Вы знаете, куда они глядят.Да что ж такое — опять самолет! И совсем рядом, как будто сейчас в окно влетит. Ладно, пора домой двигаться. Ну что, Гриша, пешком или такси вызовем? А у вас тут сложно взять такси прямо на улице? Что такое, опять самолет?
Вы слышите, грохочет барабан, Солдат, прощайся с ней, прощайся с ней...— Подожди, Cepгей, я сейчас позвоню одной соседке. Она по ночам никогда не спит. ...Алло, Мирка? Это Алена... Тут самолеты все время... Что, что?.. А это не просто шум с летадло?* А.... так... nа shledanou.
* Аэропорт (чешск.).
Она сказала, чтобы включили радио...
По радио мужской и женский голоса, сменяя друг друга, говорили возбужденно: «Полностью блокирован аэропорт. Продолжают приземляться транспортные самолеты, и из них выползают танки. Генерал Свобода приказывает войскам не оказывать сопротивления. Призыв к населению — встречайте войска цветами».
Гул в небе стал стихать. Начался рассвет. И мы услышали — сперва отдаленный, а потом близко — на соседней улице — лязг танковых гусениц.
По радио кричали «Запомните наши голоса! Нас сейчас подменят. С вами будут говорить другие люди. Вас будут обманывать. Мы постараемся обратиться к вам на другой частоте. На частоте свободного радио. Запомните наши голоса. (Были слышны стуки и крики.) Внимание, опасайтесь больших черных машин. В городе идут аресты. Опасайтесь больших черных машин. Запомните наши голоса!»
Передача оборвалась. Захлебнулась.
Совсем рассвело, и мы с Гришей пошли по совершенно изменившему лицо городу. Подходы к мостам перекрыты танками. Но пешеходов пропускали. Возле каждого танка толпа людей Танков много, значит, и толп много. Иногда тягостное молчание танкистов и окружающих. А иногда разговоры и крики, и даже воду и бутерброды несут танкистам.
Вот обрывки разговоров.
— Брежнев сошел с ума, понимаешь? С ума сошел! Тебя что, сюда не пускали? Почему ты на танке приехал? (На ломаном русском.)
Танкист (лицо измученное, злое): — Вас защищать!
— От кого? Мы тебя звали?
— От кого, от кого... От фашистов! Они завтра должны были вас захватить.
— На, поешь! Дай там другим своим. Вы откуда, с самолета или с военной базы?
— Не имеем права говорить.
— Но как вы здесь оказались? Вы знаете, где вы находитесь?
— В Германии...
— Я (танкисту): Послушайте, я свой, из Москвы. Объясните, какой у вас приказ: людей пропускаете, а машины? Они спрашивают — машины будете пропускать?