Игра
Шрифт:
Все то раздражение, что копилось в Мэгги, выливается во вспышку ярости.
– Джексон – мой сын! Я вынашивала его девять месяцев, и я родила его. Он мой!
– Мы этого не знаем, – вмешивается Бретт. – Мы все слышали, как он просился к маме и папе.
Мэгги делает движение, как будто хочет отойти от него, но она зажата между его правым плечом и дверцей, и ей ничего не остается, как только рычать в его сторону.
– Вы ни черта обо мне не знаете! Ни один из вас! Как вы смеете меня осуждать?
– Никто тебя не осуждает, – успокаивает Линда, – но согласись: если посмотреть со стороны, не кажется, что ты была с с нами честна. Так Джексон твой сын или нет?
– Я не обязана вам ничего объяснять, – отрезает Мэгги, и между
Следовало бы догадаться, что в такой момент Джексон захочет быть со своими приемными родителями, со своими ближайшими родственниками, но его слова после всего того, через что Мэгги пришлось пройти, режут ее, как осколком разбитой бутылки, и боль проникает все глубже. Она прижимается правым виском к холодному дребезжащему стеклу и смотрит в темноту.
– Мне было шестнадцать, когда я забеременела, – тихо признается она. – Они не могли иметь детей. Шон и Кэролайн. Это… родители Джексона. Не знаю, сколько попыток они предприняли, но одну процедуру усыновления они уже точно прошли, только в последний момент биологическая мать передумала. Они уже купили полный набор новорожденного, когда узнали об этом. Можете себе представить, каково это?
– Да, – кивает Сара. – Я могу представить.
– Вскоре после того, как я забеременела, мне пришлось бросить школу, – продолжает Мэгги. – Моя беременность была… – Глубокий, судорожный вздох. – Скажем так, она стала достоянием общественности. Я получила столько оскорблений, что мне пришлось удалиться из всех соцсетей. Мне слали сообщения, обзывали меня шлюхой и проституткой, советовали мне покончить с собой. Отец выгнал меня из дома. Долгое время моя семья ничего не хотела обо мне знать. Я познакомилась с Шоном и Кэролайн через агентство, и они покрыли мои расходы на жизнь в обмен на соглашение об усыновлении. Я переехала в эту дерьмовую однокомнатную квартирку в центре соседнего Сент-Пола. Я осталась без друзей. Мне даже поговорить не с кем.
– Мэгги… – Это Ной, и до нее доходит, что она впервые слышит свое имя, произнесенное с акцентом, и поэтому оно так красиво звучит. – Ты ничего нам не должна.
Она продолжает, вытирая глаза тыльной стороной ладони:
– Многие женщины скажут, что беременность – счастливейшее время в их жизни или что-то в том же духе, и возможно, у вас, дамы, так и было, но я должна признаться, что моя была отвратительной. Большую часть беременности меня тошнило и шатало. Руки так распухли, что мне снилось, будто они лопаются, как перчатки. Я не понимала, какого черта делаю. Когда начались роды, моя мама так и не появилась. Со мной были Шон и Кэролайн, эти двое незнакомцев, которых я выбрала по брошюре. Ему понадобилось восемнадцать часов, чтобы появиться на свет. К концу я уже стояла на карачках и могла поклясться, что мои внутренности выпотрошили крючком. Серьезно, я никогда не была так уж религиозна, но помню, что вспомнила о Боге – этом разгневанном, рассерженном ветхозаветном Боге – и о том, как я была наказана за то, каким образом туда попала. Это был чертов цирк. Кэролайн держала мою левую руку, а ее муж – правую. Они сжимали их так, как должен был делать отец ребенка… – Она улыбается, качая головой со странной печальной смесью счастья и сожаления. – Они рыдали, когда впервые взяли его на руки. Я еще имела право все отменить, но не смогла. Даже если бы хотела.
– А ты хотела? – спрашивает Сара. – Ты хотела отменить?
– Я не знаю. Когда они держали его, я увидела все, что у него будет, все, кем он может стать, когда вырастет. Они были теми родителями, которых он заслуживал. Первые пару лет они присылали мне фотографии, но я не знала, что с ними делать. Я была не в том состоянии. Только в прошлом году начала выкарабкиваться и почувствовала в себе достаточно сил, чтобы присутствовать в его жизни. Я говорила себе, что смогу повлиять на него положительно, но это полная чушь. Все было как раз наоборот. Я думала, это он сможет помочь мне. А теперь это…
–
Мэгги смеется, не чувствуя веселья.
– Вот вопрос на миллион долларов. Возможно, я просто больше заслуживаю этого.
На какое-то время они снова замолкают. Дворники на лобовом стекле скидывают в ночь мокрый снег.
– Мы обсуждали усыновление, – подает голос Сара. – Мы много лет пытались. Не с мужем. Я и мой бывший. То, что ты сделала для этих людей… Ты оказалась в плачевном положении и смогла превратить его во что-то хорошее. Ты подарила кому-то ребенка, и это величайший дар, какой только можно представить.
Мэгги гложет чувство вины – из-за того, что не рассказала про снятие с банковского счета Тейлоров около пятидесяти тысяч долларов, но она поспешно сменяет тему:
– Но твоя девочка не удочеренная?
– Нет. – Сара поворачивается к ней, на ее лице застенчивая, но гордая улыбка, и это впервые, когда Мэгги видит ее улыбающейся. Так она гораздо симпатичнее. – Ханна только моя. Вы бы видели ее. У нее такие же огненно-рыжие волосы, какие были когда-то у меня. Жаль, что у меня нет фотографии.
– Но вы думали об усыновлении?..
– К двадцати годам у меня было три выкидыша, – совершенно спокойно обьясняет Сара, женщина, которая либо уже смирилась с этими ужасами, либо слишком подавлена и измучена, чтобы сдержать откровения.
– Господи, – вырывается у Мэгги. – Мне так жаль.
– Все нормально. Они называли это бесплодие неясного генеза. Может, мы просто не подходили друг другу, Сэм и я. Я иногда думаю об этом, о бессмысленной жестокости реальности. Мы могли быть так счастливы! Мы были так счастливы, но природа просто не желала, чтобы у нас была семья. Без всякой причины, без смысла, без каких-либо фактов, которые они могли обнаружить с помощью какого-нибудь теста. Мы пытались лечиться от бесплодия, и в мою четвертую беременность нашу маленькую девочку я доносила полный срок.
– Это была Ханна? – спрашивает Линда.
– Нет. – Сара снова поворачивается лицом вперед. – Нет, наша четвертая беременность… Она оказалась мертворожденной.
Мэгги закрывает глаза, щеки ее краснеют.
– Черт.
– Боже мой, – произносит Линда. – Сара, мне так жаль. Я даже представить не могла…
– С чего бы тебе? У одной из четырех женщин случается выкидыш. У одной из четырех. Они сказали мне это в больнице, а я в это время думала: почему же я чувствую себя такой одинокой? О первом мы узнали на двенадцатинедельном скрининге. Мы были раздавлены, но было кое-что еще, о чем я никогда не говорила Сэму. Я была в каком-то смысле… возмущена этим. Мой ребенок был мертв внутри меня около недели. Я не знала, можно ли назвать трупом что-то размером со сливу, но именно так я себя и чувствовала. Как будто ношу внутри себя труп. Я могла дождаться либо естественного выкидыша, либо удалить его, но, честно говоря, просто хотела избавиться от него. Про такое не пишут в брошюрах и не говорят на ток-шоу. Возможно, я единственная женщина, которая испытывала такие чувства, но очень сомневаюсь в этом. Как бы там ни было, после трехмесячного срока похорон ты устраивать не будешь.
– Думаю, ты не должна винить себя за то, что тогда чувствовала, – говорит Мэгги. – Ничего странного в этом нет.
Сара пожимает плечами.
– В общем, я встретила Нила и забеременела после, ну вы понимаете, после первого раза. Это и была Ханна, мое маленькое чудо. Мы поженились, когда я была беременна. И все это в течение полугода после того, как я ушла от Сэма. А потом у нас появился Арчи, наш младшенький. Нил совсем не такой, как мой бывший. Не знаю, можно ли найти более разных мужчин, но он любит своих детей. Бог знает через что ему приходится проходить… – Тряхнув головой, она интересуется: – А ты, Линда? У тебя есть другие дети?