Игра
Шрифт:
Бедный Корчмарь! Вряд ли кто-нибудь из погромщиков дожил до конца “плохих времен”, потому что “плохие времена” тем и хороши, что не кончаются.
Но Корчмаря не гнали - он мог пригодиться, юркий бюргер знал несколько рецептов домашних мазей, умел вправлять вывихи, бросать кровь и шить самые скверные раны.
Он гордился грамотностью, то есть умением подписать свое имя, в доносе поставить кривую подпись “доброжелатель”, и оснащал свое писание манерными вывертами вроде “милостивый государь, не соблаговолите ли вы, вспомоществовать в нашем бедственном положении…”.
Целые дни Корчмарь
Если Воевода выбирал спутников исключительно по принципу: “А что ты мне дашь?”, то приобретение им Весопляса до сих пор остается для меня загадкой.
Этого заморыша троица беглецов обнаружила в старой гончарной мастерской на окраине лесного городишки, где он спал, крепко завернувшись в плесневую рогожу.
Спустя трое суток, после принудительного купания в ручье, и уничтожения слоя вшивых гнезд и колтунов, выяснилось, что длинные космы его светлы, как пенка на топленом молоке, лицо, живое и скуластенькое, смышлено и нежно, все члены тела невероятно гибки, к тому же паренек оказался на удивление сговорчивым и бесстыдным. Все его таланты - игра на волынке и псалтерионе, гимнастические курбеты и четыре плохо заученные французские песенки похабного содержания были совершенно бесполезны для странников печальных времен.
За его спиной неуверенно маячил грязный балаганный фургон, кишащий нищетой доверху, облезлые жонглеры, жонглерши и жонглерские дети, едущие неизвестно откуда и неизвестно куда. История его одиночества менялась в зависимости от самочувствия и размеров краюшки самопечного пресного хлеба за пазухой Воеводы - чем больше хлеба, тем жалостнее. Присутствовал обязательный ливень, мельница на холме, только что умерший от дряхлости прадедушка, которого женщины пеленали в углу повозки. И отряд неизвестных - разбойников, рейтаров, баронов - проходимцев - на лошадях с топорами, с тесаками! который неопрятно и быстро расправляется с населением балагана, искореняя раз и навсегда ненавистных бродяг, разносчиков чумы и слухов.
И конечно же - бегство уцелевшего полуобнаженного подростка с умирающим ребенком на руках, бегство петляющее, лисье, сквозь равнодушный лес, не смея обернуться на трех всадников - преследователей.
Бегство, увенчанное коротким успехом, погоня отстала, Весопляс промаялся в чаще трое суток, ребенок (сестрица, названный братик?) метался в жару, плакал и не хотел есть зеленое былье, ягоды, сырые грибы и мох, Весопляс нянчил его, как умел, прикладывал к сухому юношескому соску, ребенок жамкал его грудь деснами и наконец, умер.
Весопляс зарыл его в хвойной балочке, пометил яму камешками и жгутом папоротниковых листьев, побрел куда глядели глаза. Но в лесу смотреть было не на что, он вышел-таки в некогда людные места, забрался в развалины и лег навсегда спать - и спал бы, смаковал смертную молочную дрему, не опасаясь петушиного крика, вороньего грая и людского окрика, если бы Воевода не вытряхнул мальчишку из укрытия, как крысенка из лукошка. Корчмарь умничал, демонстрируя, что знает по-французски, хватал Воеводу за копну лохмотьев:
– К чему нам лишний рот, мон женерез
– Припечет - сгодится - неопределенно мычал Воевода и разламывал надвое вожделенную краюху.
Мальчик принимал хлеб, награждал повелителя по-птичьи быстрым поцелуем в плечо и горланил нарочито высоким голоском похабщину:
“… Начал филин, начал филин
Начал филин девку ять…”
И никогда не допевал до конца.
Но занятнее всего получилось с Плаксой. Четвертый сын в семье нищего барончика, из наследства ему не светил даже кот - а уж заветные мельницы и ослы давно расхватили старшие. Но не будь дурак, Плакса двинулся по тропе Праведников - подался в монастырь, кое - какая мзда и рекомендательные письма значительно облегчили тяготы жизни послушника. На третий год монастырского ничегонеделания Плакса выбился в келари. Потянулась вкусная, необычайно легкая жизнь. Замечательный принцип старинных келейников: “Ora et labora”, Плакса скромно переиначил в легкомысленное “Ora et amora”. Монастырские часочки, общие трапезы, день разделенный на доли мерными ударами молитвенного колокола. Какие-то грандиозные мальчишники за накрытыми прямо в лесу столами, душные записочки, порхающие из кельи в келью, приготовление колбас, вина и копченых рыб.
Ему не повезло - как раз накануне чумы, Плакса поехал на осляти навестить “своих”, в седельной сумке булькала фляга молодого вина, погода стояла замечательная, живот Плаксы был туго набит, а тонзура едва ли не светилась, как признак ангелического происхождения.
Но за въезжими воротами дома ждала все та же, знакомая тебе, моя слушательница, картина чумного года.
Нахлестывая осла, Плакса вернулся в монастырь. Чума оказалась более ловкой наездницей и поспела в святую обитель за три дня до монаха. Итак, перед Плаксой открылась целая энциклопедия потерь, одиночества и смутных, воровских маршрутов.
Несмотря на обилие вариантов, монах остановился на одном. В пяти милях от зараженного аббатства, на мосту он сел и стал пробавляться чем Бог пошлет. Продал осла семье беженцев, получив взамен двадцать даллеров, и только спустя полчаса понял, что деньги в его положении - самая бесполезная вещь.
Он опустился, пожелтел от голода и занялся стыдливым побирушничеством - набожные жители Малегрина еще не очерствели духом и находили объедки и общипки на подаяние умирающему монаху.
Но время шло, беженцев становилось все меньше и меньше, по ночам ударили заморозки, когда наши путешественники под командованием Воеводы достигли моста, Плакса являл собой жалкое зрелище:
– Ах, Паульхен… Мой бедный, бедный Паульхен… Как мне без тебя тяжело - нюнил монах, сидя на обочине дороги. Веки у него слезились, а лицо обвисло, как собачьи брыли.
Снежная крупка таяла на крупной переносице, голое колено торчало из прорехи монашьего подола. Плакса очень хотел есть. Тонзура его заросла возмутительным ржавым ежиком, а прекрасные крупные глаза сощурились, как у старого китайца.
Участливый Корчмарь присел на корточки рядом:
– Не убивайтесь так, добрый брат! Бог дал, Бог и взял вашего Паульхена, это, знаете ли - Фатум. Всеобщее унисьтожение… А позвольте полюбопытствовать, кем он вам приходился - братом или же отцом?