Игра
Шрифт:
После этого все с грохотом умчались. Вскоре Трой проревел:
– Сто! Иду искать, кто не спрятался – я не виноват! – и тоже умчался.
Гэлли осталась стоять, где стояла, снова растерявшись. Она никогда не играла в подобные игры со множеством участников и не имела представления о правилах. Она оставалась на месте, пока Толли не выкатился из-под дивана, чтобы издевательски посмотреть на нее.
– Ты размазня, - сказал он. – Даже для изгоя. И слабачка. И ты никому не скажешь, что видела меня.
И прежде чем Гэлли успела придумать, что ответить, Толли вскочил на ноги и выбежал через ближайшую дверь.
Гэлли опустилась на
Время от времени кузены, хихикая, на цыпочках проходили через комнату, но никто из них не обращал на Гэлли ни малейшего внимания. «Они все знают, что я размазня и изгой», - подумала она.
Глава 2
Гэлли была сиротой. Единственное, что она знала о родителях – свадебная фотография в серебряной рамке, которую бабушка поставила в центре каминной полки в спальне Гэлли, предупредив, чтобы Гэлли ее не трогала. Естественно, Гэлли проводила немало часов, стоя на стуле и внимательно изучая фотографию. Мужчина и женщина на ней выглядели такими счастливыми. Ее мать обладала тем же утонченным типом внешности, что тетя Алиса, только она выглядела более человечной, менее идеальной. Она смеялась, откинув назад голову, отчего ее фата разлетелась – неуверенным, почти виноватым смехом. Отец Гэлли смеялся в ответ гордо – он гордился матерью Гэлли, гордился самим собой. Гордость чувствовалась в посадке его кудрявой черноволосой головы, в сверкающих темных глазах и в том, как его большая смуглая ладонь сжимала белую ладонь матери Гэлли. От него Гэлли унаследовала упрямые кудри и смуглый цвет лица. Но оттого, что ее мать была такой светлой, волосы Гэлли получились вроде как беловато-каштановыми, а глаза – большими и серыми. Она думала о себе, как об идеальном сплаве обоих, и всем сердцем желала, чтобы они были живы и она могла узнать их.
Бабушка и дедушка жили в большом доме на краю Лондона – одном из домов, окруженных множеством кустов, с витражными стеклами почти во всех окнах, так что внутри всегда царил полумрак. В нем имелась кухонная часть, где жили повар и горничная. Гэлли видела эту часть, только когда последняя горничная водила ее гулять на пустырь и они возвращались через кухню. В остальное время ей запрещалось появляться там, чтобы не мешать повару.
Остальную часть больших темных комнат занимала дедушкина работа. Гэлли не имела ни малейшего представления, в чем дедушкина работа состоит, за исключением того, что она, видимо, предполагала необходимость держать весь мир в поле зрения. Одна комната целиком посвящалась газетам и журналам на разных языках – большинство из них были научными, с мелким шрифтом, – а другую комнату заполняли карты: пришпиленные к стенам, сложенные стопками на полках или разложенные на наклонных рабочих столах, готовые к работе с ними. Гэлли всегда завораживал большой глобус в центре этой комнаты. Остальные комнаты были до потолка забиты книгами и забросаны бумагами, телефонами и радиоприемниками всех цветов, за исключением комнаты в подвале, полной компьютеров. Единственной комнатой на первом этаже, в которую Гэлли официально дозволялось входить, являлась гостиная – и то, только если сначала она умоется, – где ей разрешалось сидеть на одном из жестких стульев и смотреть телевизионные передачи, которые бабушка считала допустимыми.
Гэлли не ходила в школу. Бабушка сама давала ей уроки наверху, в классной комнате – в которой Гэлли также ела, – и эти уроки представляли собой испытание для обеих. Так же, как пушистые непослушные кудри Гэлли беспрестанно вырывались от бабушкиного расчесывания и заплетания, так и попытки Гэлли читать, писать, решать задачи и рисовать всё время нарушали стандарты, которые бабушка считала правильными. Бабушка держала со своей стороны стола тяжелую плоскую линейку, которой била по костяшкам пальцев Гэлли каждый раз, когда та выходила за линии рисунка в альбоме для рисования, или писала что-то, смешившее ее, или получала ответ в мешках сыра, а не в деньгах.
Сидя в гостиной Замка рядом с ненастоящим котом, Гэлли тихонько вздохнула. Она рано поняла, что никогда не сможет соответствовать бабушкиным стандартам. Бабушка не одобряла беготню, крики, смех и пение так же, как выход за линии во время рисования. У нее существовали стандарты на всё, что есть в мире, а Гэлли постоянно переливалась через бабушкины границы. Сейчас, когда Гэлли сидела на диване в гостиной, ей пришло в голову, что у бабушки, оказывается, четыре дочери – нет, шесть, если считать маму и тетю Элли, которая жила в Шотландии, – и она заинтересовалась, как, ради всего святого, они все справлялись, когда были девочками.
К счастью, дедушка никогда не был таким строгим. Если только он не разговаривал по телефону с кем-нибудь важным, вроде дяди Юлиона или премьер-министра, он никогда не возражал, чтобы Гэлли пробиралась в одну из его комнат.
– У тебя чистые руки? – спрашивал он, повернувшись от того, чем занимался.
И Гэлли кивала и улыбалась, зная, что это дедушкин способ сказать, что она может остаться. Она снова улыбнулась и погладила ненастоящего кота, думая о дедушке – громадном и бородатом, с круглым животом, плотно обтянутым синей клетчатой рубашкой, – когда он поворачивается от своих экранов, чтобы указать на книгу, которую нашел для нее, или включить ей мультфильм на другом экране.
Дедушка был добрым, хотя явно не имел представления о том, что подходит маленьким девочкам. Гэлли помнила несколько связанных с этим разочарований. До того, как она научилась читать, дедушка дал ей книгу, полную серых изображений тюрем, думая, что ей понравится смотреть на них. Гэлли совершенно не понравилось. Так же, как не понравилась, когда она только научилась читать, книга под названием «За спиной Северного Ветра», которую дедушка пихнул ей в руки. Шрифт в ней был плотным и маленьким, и Гэлли не могла понять содержание.
Но позже дедушка давал ей множество книг, которые ей понравились. И он часто – и довольно непредсказуемо – показывал Гэлли необычные вещи на одном из своих компьютеров. В первый раз, когда он это сделал, Гэлли была решительно разочарована. Она ожидала еще один мультфильм, а тут дедушка показывает ей изображение большого вращающегося футбольного мяча. В то время как он вращался, на него наискось падал свет, как и на мяч для гольфа, который энергично носился вокруг футбольного мяча, по мере передвижения делаясь то полным, то наполовину освещенным, то невидимым.
– Это не «Том и Джерри», - сказала Гэлли.
– Нет, это земля и луна, - ответил дедушка. – Пора тебе узнать, как получаются день и ночь.
– Но я знаю, - возразила Гэлли. – День наступает, когда восходит солнце.
– И, полагаю, ты считаешь, будто солнце двигается вокруг земли? – спросил дедушка.
Гэлли подумала над этим. Благодаря глобусу в комнате с картами она знала, что земля, вероятно, круглая – хотя она и считала, что люди могут тут ошибаться, – так что вполне логично, что солнце должно вращаться вокруг нее, иначе у людей в Австралии будет всё время ночь.