Играй в меня
Шрифт:
— Катя, — хриплым голосом шепчет Сенька. А потом вскрикивает: — Катя, твою мать!
Ровно секунду я думаю о том, что он меня разводит. Обернусь, ударит в спину. Но страх за Катю сильнее, он зудит у меня между лопатками, так глубоко въелся, сволочь, что не вырвать. И если не обернусь сейчас, то эта тревога просто изнутри испепелит. Оборачиваюсь. Слышу, как Сенькино оружие, выломанная ножка табурета, с глухим стуком падает на пол.
Когда Катька упала ни один из нас не слышал. Она лежит. Глаза открыты, но их заволакивает вся та же туманная дымка, они словно выцвели, теперь это не янтарь, теперь это остывший вчерашний чай, мне кажется, я чувствую
Бегу, падаю возле неё на колени. Сенька тоже несётся, с грохотом опрокидывая что-то по пути.
— В обморок, она в обморок упала! — то ли утверждает, то ли упрашивает небеса он.
Я склоняюсь. Долгих несколько секунд мне кажется, что я не слышу её дыхания. Паника накрывает с головой, в тот момент я понимаю, что может быть нечто более глобальное, чем все наши проблемы, даже вместе взятые — смерть. Не шуточная, как из нашей драки, где то ли всерьёз, то ли бравада. А такая вот, неумолимая, неостановимая, прущая, как локомотив, все на своём пути сносящая.
А потом ловлю её вздох. И понимаю, что сам задыхаюсь — просто вдруг забыл, как дышать. Сенька припадает ухом к её груди, меня это не коробит даже, хотя недавно за один лишь взгляд хотел убить — слишком страшно.
— Как-то… ненормально оно бьётся, — говорит он, шёпотом почему-то, словно боится спугнуть пьяное Катькино сердце.
Оно и правда пьяное. Ищу пульс дрожащими пальцами. Он бьёт я еле слышно, неровно совсем… Как так можно, так разве бывает?
— Всё хорошо, — говорю я, успокаиваю то ли себя, то ли Сеньку. — В больницу, блядь!
И бешеный бег по ступенькам, которых миллион, они просто заканчиваться не желают. Снег идёт, холодно, кутаю Катю в пальто, а ноги у неё до сих пор босые… о том, что офис можно, нужно закрыть, никто так и не вспоминает, двери остаются нараспашку. Двигатель машины вдруг фырчит недовольно, я понимаю, что если он сейчас не заведётся, я выбегу на дорогу, вместе с Катей на руках, буду умолять остановиться, отвести нас до больницы, упрашивать, убивать, если нужно… А Катя будет болтаться в моих руках, все также снежинки будут падать на её ресницы, не таять даже, а самое страшное, невыносимо, блядь страшное, что она все так же улыбаться будет.
Глава 23
Сеня
Наверное, я так никогда не боялся, ни разу в жизни. Что бы со мной не случалось, большая часть проблем зависела от меня, мной создавалась, мной же и решалась. А сейчас я не мог сделать ничего вообще, я даже подумал было помолиться сдуру, со страху и понял вдруг, что ни одной молитвы не знаю вообще. Наверное, не знал никогда, но раньше меня это не волновало нисколько.
Катька болталась в Димкиных руках безвольной куклой. На дорогах уже были пробки, вот не могла Катька ночью упасть или совсем ранним утром… опять глупости. С перепугу. Я лавировал, пер по встречке, по тротуарам, насрать, пусть все гаишники города за мной гоняются. Мрачно подумал — у меня и пистолет есть. Если что, будем уходить от погони по всем голливудским канонам.
— Пятая ближе всего, — бросил я Димке, подрезая джип и выворачивая на красный. Мой голос утонул в реве десятков клаксонов, но тем не менее был услышал.
— Нищая она, — ответил Дима. — Я боюсь и оборудования у них нет нормального, только время потеряем.
Он был прав, нужно было ехать в центральную городскую, а это
— Где приёмка скорой? — крикнул я на ходу в открытое окно машины.
Он рукой махнул, показывая направление. Шины взвизгнули, я едва не впечатался в одну из припаркованных скорых. В коридоре была очередь, сновали медсестры. На лавочках вдоль стен несколько граждан разной масти, но самого печального виду, который их роднил.
— Очередь, — робко сказал мужичок с лавочки. — Без очереди только экстренных пропускают.
Я бы его ударил, да времени не было. Побежали дальше по коридору, не обращая внимания на крики. Катька была белая, как снег, что вообще страшно, учитывая её природную смугловатость. А это словно в отбеливателе выполоскали, даже губы и те серые. Больше всего я боялся, что мы бежим, боимся, надеемся на что-то, а она… мертвая уже. Я бы спросил у Димки, дышит ли она, бьётся ли сердце её, но страшно, как страшно, черт побери! Не знать гораздо легче, пусть и мучает это незнание, наизнанку выворачивая.
— Куда? — спросил Димка у метнувшегося нам на встречу врача — Куда её?
— А что у вас? — спросил он, словно мы рассказываем, как день у нас прошёл, а не девицу без признаков жизни на руках таскаем. — Почему без бахил?
Я зарычал. Мужик видимо понял, что лишкует, указал на кушетку.
— Она дышит через раз, — Димка уложил Катю куда велено, голос его дрожал, мой наверное тоже… — сердце у неё… пьяное словно.
Нам велели отойти жестом, но мы не послушали. Врач покивал головой, приложил стетоскоп к груди Катьки, прислушался, мы дышать дружно перестали, чтобы ему не мешать. А потом… началось. Если первые несколько минут на нас почти внимания не обращали, не смотря на Катьку у Димки на руках, то теперь медицинская машина просто завертелась с бешеной силой. Из ниоткуда появились люди, перегрузили Катю на каталку и увезли, голос по громкоговорителю истерически выкрикивал чью-то фамилию, все бегали, а про нас забыли.
— Живая, — сказал я. — Я испугался.
Димка кивнул, тоже испугался. Кто бы сомневался. Я носился по этажу, звонил знакомым, отчего у меня такие неполезные знакомства? Ни одного приличного врача. Поднял на ноги, всех кого сумел, раз тридцать назвал свою фамилию, которую, я уверен, в нашем городе каждый слышал. То миллионы обещал, то оторвать головы всем, если ней дай бог… Димка утащил меня в фойе силой и усадил на лавку и вручил в руки кофе. Через полчаса, к нам спустилась девушка в белом халате.
— Вы сердечницу привезли? Документы есть?
— Сердечницу? — переспросил Димка.
— Документы есть?
Документов не было. Мы диктовали Катькины данные, перебивая друг друга, сдерживая рвущиеся наружу вопросы. Предлагали денег, много денег, девушка отмахнулась — с врачом решайте. Только ему пока некогда. И ушла. А потом в приёмный покой вернулся тот самый врач, которому мы Катьку сдали.
— Ну что? — хором спросили мы.
— Я хирург, — сказал он. — Я умею вырезать грыжи, могу вскрыть и закрыть брюшину, и ещё сотню другую операций по мелочи. Всё. Я в приёмке дежурю. А вашу девушку в кардиологию увезли. Оперируют. Ничего сказать не могу.