Игрок
Шрифт:
Мои слова на мгновенье лишают его дара речи. Обвинение весьма серьезное, и, пока оно не успело окончательно осесть у него в мозгу, продолжаю давить:
— Я это к тому, что вы правильно ей пригрозили. Пусть не поспит ночь, пусть помучается, запомнит урок и больше никогда не повторяет ошибок. Это пойдет на пользу. А вот если вы, как недовольный гость, пожалуетесь, ее, скорее всего, уволят. Бессмысленно.
— Я хочу полагаться на людей, с которыми работаю.
— А вы правда знаете людей, на которых можно положиться? Завидую!
И вот после этого уже я позорно сбегаю, потому что медсестра у постели пациента — хорошо, но вместе с языкастым ординатором — слишком хорошо. Больной может не вынести такого количества счастья. И, кстати, у меня все еще есть четкие предписания врачей по поводу отдыха.
— Так они на футбольный матч спорили? — переспрашиваю у Архипова, шагая к парковке по завершению смены.
— Да. Капранов объявил, что уверен, будто наша команда выйдет в четвертьфинал. Вся больница крутила у виска пальцем. Советовали брать не три операции, а тридцать три, но визави Николаичу попался очень великодушный.
— Великодушный! Этот упрямый осел профукал три клевые операции патриотического духа ради! — качаю головой.
— Это тебе они кажутся клевыми, а для них помахать скальпелем как заняться сексом с собственной женой, — смеется Архипов.
— А у тебя с личной жизнью, я смотрю, порядок, — говорю кисло. — Раз жена надоела.
— Не жалуюсь, — подмигивает мне коллега. — Ладно, до завтра.
— Давай.
— Кстати, клевое платье. Только в следующий раз бери покороче!
— Ага, передам твои пожелания собственному стилисту, — невесело хмыкаю, вспоминая о Ви, которую и без того удалось забыть всего на пару минут.
Пока иду к машине, рассматриваю собственное платье. Куда уж короче-то? Мужчины вообще когда-нибудь останавливаются в попытках раздеть чужих женщин? Послушала бы я, как запоет Архипов, если его жена обрядится в платье длиною по задницу. А у меня очень приличный наряд. Прогуляться в нем ночью по темной улице я бы не рискнула, но и на просьбу об изнасиловании он не походит.
Поднимаю голову, лишь когда подхожу к своему роверу и вдруг обнаруживаю, что соседняя, незнакомая мне машина принадлежит Власову, который как раз грузит сумку в багажник. Без халата я его еле признала. Не сказать, что врачи никогда не разгуливают в кожаных куртках, но почему-то его мне легче представить в застегнутом на все пуговицы пиджаке.
Так. Надо сматываться, и побыстрее. А еще лучше молча. В общем, кратко киваю и разблокирую двери, но… не везет.
— Подумал над вашими словами, — говорит хирург, и, судя по отсутствию остальных участников сцены, адресована фраза мне.
Приходится обернуться. Ощущение, будто на месте преступления застукали. Не стоило, наверное, ему выговаривать. Ведь посетила же меня здравая мысль о том, чтобы позорно сбежать, когда я впервые заподозрила, кто именно наш великий доктор Власов.
А он, между тем, продолжает:
— Не буду наказывать девушку. Я был должен проверить. И, кажется, я не поблагодарил вас за зоркий глаз.
— Работа, — лаконично парирую в надежде, что он отстанет и позволит уйти. И снова нет.
— Вы здесь с интернатуры работаете?
— С интернатуры. А откуда такой странный вопрос?
И почему я так настороженно отношусь к этому человеку? Не знаю. Он ведь не сделал ничего неправильно… Но мне почему-то подсознательно хочется его обвинять и подозревать.
Ну привет, Жен, приехали. Чем тебе он так не угодил, а? Чуть-чуть наехал на медсестру, но за дело, а затем и вовсе согласился, что доводить до суда и следствия — слишком. Он сделал все, как ты хотела. Не в этом ли причина недовольства? Твой ненаглядный Арсений, например, в каждую встречу шлет тебя и твое мнение в шовинистские дали по несколько раз. Именно такое отношение тебя подкупает, да?
— Просто в последнее время я нередко здесь появляюсь. Читаю ординаторам лекции, но вас не встречал.
Ну вот, говорю же, единственный гад здесь, Елисеева, — ты сама.
— Отпуск, — быстро отвечаю, совсем не желая вдаваться в подробности.
— Время вы выбрали неудачное, — замечает он вдруг. — Июнь — море холодное, да и пора отчетов по проделанной работе близится.
Точно. Как думаете, инвалида детства и тут пожалеют? Или выпнут из ординатуры, сказав, что «для вашего блага вам лучше не лечить, а лечиться»? Иногда я так грущу об Америке, где за увольнение человека с отклонениями можно нарваться на иск…
— А для отдыха бывает удачное время?
— Тоже верно, — улыбается он и добавляет: — Поужинать не хотите?
Я не уверена, что не ожидала такого поворота. Если мужчина с тобой соглашается, а затем заводит светскую беседу на парковке после работы, то ему что-то нужно. Думаю, я предвидела такой расклад, уже когда спешила как можно незаметнее прошмыгнуть мимо… Самонадеянно? Возможно. Но перестраховки еще никому не навредили.
Допустим, поужинаем мы, поболтаем, я дам ему отставку, а потом буду сидеть на очередной его лекции и знать, что, возможно, он в этот самый момент представляет меня обнаженной, и злится, что не имел чести воочию лицезреть. И сама буду весь вечер мечтать, чтобы на его месте оказался другой. Воображение уже услужливо подрисовывает грубоватого, отгораживающегося хамством Арсения с пачкой таблеток в руках…
— Вы знаете, я ужасный компаньон для ужина. И не встречаюсь с коллегами.
— Прямо скажем, коллеги из нас очень условные. Но я понял, — хмыкает он. — Что ж, увидимся. Хорошего вечера.
Оказавшись в машине, я смотрю на подол собственного платья. Да чтоб меня! Какая разница, как и в чем будет представлять меня Власов? Пройдет месяц, он свалит отсюда и, дай Бог, мы с ним когда-нибудь встретимся на одной из медконференций. Но нет, мне надо было, как обычно, пойти на принцип! Либо тот, кого я действительно хочу, либо — никто. Буду гордо задирать нос и искать поводы для того, чтобы оставаться радикально рациональной и до тошноты скучной. Не раз слышала от родных, что мое упрямство противоречит здравому смыслу.