Игрок
Шрифт:
— Я абсолютно серьезна. Он лучше тебя, — безмятежно улыбаюсь.
Под действием алкоголя и атмосферы коллективной деградации узел в груди потихоньку развязывается. Я такая не одна, и от этого легче. Мерзкая мысль. Но не время и не место для самобичевания.
— Да ладно, не ломайся, — усмехается парень, окидывая меня оценивающим взглядом и фамильярно заправляя волосы мне за ухо. Ему нравится то, что он видит. Сто восемьдесят два сантиметра сплошных костей. Современным мужчинам это по душе. Спорю, узнай он о безобразном шраме у меня на груди,
— Я не стану с тобой спать, — предельно прямо сообщаю. Нет у меня больше времени на то, чтобы юлить, лукавить и притворяться не той, кто я есть на самом деле.
— Ты же здесь с определенной целью. С иными намерениями женщины по барам не ходят. Кстати, я могу заплатить… — Отличный вывод. Если он пришел сюда из-за зуда в районе ширинки, то иной причины и быть не может; и в попытке сдержать яд я горю и пылаю, перекатывая на языке жар рвущихся наружу оскорблений. Но я врач, и знаю, что горячка лечится льдом.
— Сколько готов предложить? — бросаю беспечно.
Он надеется на согласие или крик, после которого выйдет из нашего поединка с победной улыбкой. Первый случай и разбирать не стоит, а в последнем — сможет назвать меня недотр*ханной закомплексованной стервой, и его друзья это объяснение примут на ура. Но мои проблемы связаны не с эпитетами. Жизнь меня устраивает целиком и полностью — настолько, что даже мысль о ее потере невыносима.
— Ну… — мигом теряется стрелок. — Тысяч пять устроит?
Стараясь особо не раздумывать над цифрой, в которую меня оценили, достаю кошелек и вынимаю купюру названного достоинства.
— Вот, держи. Плачу за то, чтобы ты снял себе кого-нибудь и убрался от меня подальше.
После этих слов неподалеку раздается низкий мужской смех.
— Цена спокойствия, — произносит тот самый мужчина из-за стойки, на которого я столь бесцеремонно указала. Стрелок тут же тушуется и мигом исчезает из поля зрения. Деньги, разумеется, не взял. — Но, знаете, кое в чем он прав: одиноким девушкам в подобные места ходить небезопасно. — И занимает стул рядом с моим. Что ж, пусть. На этот раз я не испытываю желания избавиться от собеседника.
— Поверьте, со мной ничего не случится, ведь я счастливица, — загадочно отвечаю, при том ничуть не покривив душой.
— Правда? — улыбается мужчина.
— Чистейшая, — киваю я и допиваю джин-тоник. А пока я заказываю следующий, мужчина вытаскивает из бумажника монету.
— Докажите. Орел или решка? — спрашивает он, пристраивая монетку на ногте большого пальца. Знает толк. Поднимаю взгляд к его глазам, мягким, но ярким, живым и сильным, и, ничуть не смущаясь, сообщаю:
— Орел, конечно.
И она падает орлом.
— Это
— Давайте. Но это снова будет орел.
И снова. И снова. От звука моего голоса вероятность становится гибкой, будто пластилин. Думаю, она знает, что виновата. Она недодала мне сердце, и теперь стремится компенсировать недостачу.
— Хорошо, я склонен вам поверить, — наконец сдается собеседник, будто бы забыв о монете на стойке. Невольно пытаюсь угадать, заберет он ее под конец вечера или не обеспокоится. — И все-таки вы не похожи за завсегдатая. Зачем вы здесь?
Обычно я не откровенничаю с незнакомцами, но выговориться не мешает.
— Вам правда интересно? — спрашиваю, гипнотизируя его взглядом. Это на удивление приятно, ведь он не стесняется, глаз не отводит. И знает, что мой интерес не несет в себе никакого подтекста. Просто два человека встретились в баре. Так совпало. Шансы встретиться были мизерны, но это случилось, так отчего бы не поблагодарить их, не приманить удачу, как кокетливую голубку — ломтиком хлеба?
— Правда, — отвечает он уверенно.
Но мне хочется заставить его погоняться за правдой.
— Я убила человека.
Его лицо меняется. Но он не уходит — ищет подсказки во мне, в моей внешности, потому что не верит, будто странная незнакомка из бара в состоянии сознаться в подобном ему — человеку, на которого рассчитывать невозможно. Будто близкие более надежны… Хочу улыбнуться и закусываю губу в попытке сдержать смех.
— Женщины в дорогих итальянских сапогах и с инкрустированными бриллиантами часами на запястьях обычно и ногти красят под стать, но у вас они под корень обрезанные и без лака. Да еще и людей убиваете на досуге, — говорит он, тоже расплываясь в улыбке. — Вы хирург?
Чуточку жутко… Но, может быть, это профессиональное. Наверное, так.
— Ординатор, — поправляю я. — А вы молодец.
— Спасибо, стараюсь. Значит, была допущена ошибка?
Была. Целых двадцать шесть лет назад, затем двадцать пять, затем двадцать четыре… и каждый раз, когда я выживала после операции.
— Как знать… — отвечаю глухо.
— Разве вы не сделали все возможное? Разве не так говорится родным?
— А вы знаете, что такое «все возможное»? Вы видели определение? Я — ни разу. Да, меня научили этой фразе одной из первых, но разве смысл в нее вложен какой-то конкретный? К чему или кому это все возможное относится, если в каждом своем поступке мы ограничены знаниями и опытом? Вы уверены, что понимаете, как устроено тело? Существуют названия костей, вен и долей мозга, но сила воздействия не описана ни в одном учебнике. Не докопались до сути — стало быть, игнорируем. Но вопрос не исчезает: как человеческий организм реагирует на нашу радость и отчаяние? Веру? Страх? Я боялась, что операция закончится неудачно, и так и вышло.