Игрок
Шрифт:
— Довольно злобная старая империя, да, автономник?
— Довольно злобная, да… Но если она только попытается морочить яйца Культуре, то узнает, что такое настоящая злоба.
Гурдже удивленно посмотрел на машину. Она, гудя, висела в воздухе: громоздкий серо-коричневый корпус казался жестким и даже зловещим на фоне тускловатого сияния пустых доспехов.
— Ишь ты, какие мы сегодня воинственные.
— Да. И вам советую.
— Для игры? Я готов.
— Вы что, и правда собираетесь принять участие в этой мерзкой пропаганде?
—
— Вы это прекрасно знаете. Хотите помочь Бюро сфальсифицировать ваше поражение, делая вид, что проиграли, — давать интервью, лгать.
— Да. А почему нет? Бюро позволяет мне продолжать игру. Иначе они могли бы попытаться остановить меня.
— Убить?
Гурдже пожал плечами.
— Дисквалифицировать.
— Неужели вам так хочется играть?
— Нет, — солгал Гурдже. — Но соврать несколько раз — не такая уж большая цена.
— Ну-ну.
Гурдже ждал, что машина скажет что-нибудь еще, но она молчала. Немного позже они покинули собрание. Гурдже встал со стула и пошел к двери, сообразив, что нужно повернуться и поклониться Никозару, только после напоминания автономника.
Первая игра на Эхронедале, которую Гурдже официально должен был в любом случае проиграть, представляла собой серию из десяти партий. На сей раз никто не ополчался против него скопом, напротив, четыре игрока обратились к нему с предложением образовать команду, которая будет противостоять другой. Так по традиции играли серию из десяти партий, правда, Гурдже впервые участвовал в такой системе, если не считать случаев, когда он в одиночестве противостоял союзу из девяти игроков.
И вот он уже обсуждал стратегию и тактику с парой адмиралов флота, звездным генералом и имперским министром, а происходило это в одном из крыльев замка, и Бюро гарантировало, что ни электронного, ни оптического наблюдения за этой комнатой не ведется. Три дня они решали, как будут играть, потом азадианцы поклялись перед Богом (а Гурдже дал слово) в том, что не нарушат соглашения, пока не победят остальных пятерых или не проиграют сами.
Малые игры закончились приблизительно с равным счетом. Гурдже обнаружил, что игра в команде имеет свои плюсы и минусы. Он делал все, что мог, чтобы приспособиться и играть соответствующим образом. Последовали еще переговоры, после которых они вступили в сражение на Доске начал.
Гурдже играл с удовольствием. Ощущение, что ты — часть команды, многое добавляло к игре, он испытывал искренние теплые чувства к верховникам из своей команды. Они приходили друг другу на выручку в трудных ситуациях, они доверяли друг другу во время массированных атак и вообще играли так, словно силы каждого были частью единого целого. Товарищи по игре не вызывали у Гурдже особых симпатий как люди, но как к партнерам он питал к ним дружеское расположение, и в нем росло чувство грусти (по мере того как они постепенно брали верх над противником) из-за того, что скоро им придется противостоять друг другу.
Когда же последнее сопротивление наконец было подавлено, прежние чувства почти растаяли. По крайней мере частично Гурдже все же провели: он держался за то, что считал духом договоренности, тогда как другие держались буквы. Никто из команды не атаковал, пока с доски не исчезли или не были взяты в плен последние фигуры противников, но когда стало ясно, что они побеждают, началось какое-то едва заметное маневрирование, соперничество за поля, которые станут наиболее важными по окончании командной игры. Гурдже не замечал этого, пока вдруг не понял, что еще чуть-чуть — и будет слишком поздно. И в начале следующего этапа он оказался слабейшим из пяти участников.
Кроме того, стало очевидно, что два адмирала, вполне естественно, неофициально сотрудничают против остальных. Они вдвоем были сильнее, чем трое других игроков.
В каком-то смысле слабость Гурдже спасла его. Играл он так, чтобы долгое время не привлекать к себе внимания, — пусть четверка выясняет между собой отношения. Позднее, когда два адмирала накопили достаточно сил и грозили остальным полным разгромом, он атаковал их, и те оказались беззащитными перед его малыми силами — больше, чем перед внушительными силами генерала и министра.
Игра долгое время шла ни шатко ни валко, но Гурдже постепенно улучшал свое положение и в конце концов, выйдя первым из пяти, набрал достаточно очков для участия в игре на следующей доске. Трое из их пятерки сыграли так плохо, что не смогли продолжить состязание.
Гурдже так полностью и не оправился после ошибки, совершенной им на первой доске, и играл плохо на Доске формы. Уже стало казаться, что империи не придется лгать о его выходе из игры после первого тура.
Он продолжал беседовать с «Фактором», используя Флер-Имсахо в качестве ретранслятора, а игровой экран в комнате — для демонстрации позиций.
Он чувствовал, что привык к более высокой гравитации. Флер-Имсахо пришлось напомнить Гурдже, что дело тут в генно-закрепленной реакции — кости его быстро утолщились, а мускулатура усилилась без всяких физических упражнений.
— Разве вы не заметили, что становитесь упитаннее? — сердито спросил автономник, когда Гурдже разглядывал свое тело в зеркале.
Гурдже покачал головой:
— Я думал, что просто много ем.
— Вы очень наблюдательны. Интересно, что еще вы можете проделывать, не зная об этом. Неужели вам не рассказали ничего о вашей же собственной биологии?
Гурдже пожал плечами:
— Я забыл.
Он привык и к укороченному дневному циклу планеты — адаптировался быстрее всех, если судить по многочисленным жалобам других. Большинство в замке, сообщил ему автономник, использовали наркотики, чтобы приспособиться к дню продолжительностью в три четверти от стандартного.
— Опять генно-закрепленная реакция? — спросил Гурдже как-то утром за завтраком.
— Да, конечно.
— Я не знал, что мы столько всего умеем.