Игры с хищником
Шрифт:
– Сыч? С ума сошел! Чтоб ты...
И откровенным мужским матом, словно ледяной водой, окатили.
– Конфеты обещал – принес, – сказал Сыч. – Должок вернул.
– Какой должок? – Подруга завертела головой. – Как интересно!..
Рита походя взяла кулек и, даже не взглянув, потянула подругу прочь.
За эту неделю еще дважды бегал он к проходной, но больше не заговаривал при посторонних, провожал глазами и возвращался. Когда же пришел в третий раз, увидел, что перед воротами маячит еще один встречающий, военный в шинели без погон и с букетом цветов в руке. Сыч не обратил на него особого внимания – такие иногда
В первый миг ошалевший, Сыч встрепенулся и крадучись, не приближаясь, пошел за ними, ибо в тот миг ни о чем больше думать не мог. Рита и фронтовик погуляли по пустым дорожкам, затем съели мороженое и пошли в кино. Он дождался, когда закончится фильм, и, держась на расстоянии, проводил их до общежития. И тут они встали открыто, в круг света, и долго целовались, а Сыч жалел, что нет теперь пистолета и невозможно расстрелять фонари, дабы не видеть такого предательства.
И вот в субботу он взял с собой трех приятелей-фэзэошников и подался в Сычиное Гнездо. На сей раз танкисты приехали раньше девчонок, на гульбище играл баян, и пили не самогон, а чистый спирт, прямо тут же, на бревнах.
Сыча позвали в круг, налили немного в кружку.
– Давай с нами, Сыч! У нас сегодня праздник – вышел приказ о демобилизации! Мы и так год переслужили. Домой поедем!
Он выпил и не поморщился, и водой не запил, правда, губы заледенели. Потом пришли фабричные и начались танцы, какое-то особое, отчаянное веселье, а Сыч бродил поодаль от костра, в темноте, и ждал Риту. Она явилась с этим военным под ручку, как с мужем, и стала танцевать только с ним. Потом его позвали к себе танкисты, тоже налили спирту, завязался какой-то разговор, и Сыч тот час оказался рядом с Ритой.
– Пойдем поговорим? – И крепко взял за руку.
Она вырвалась. Сверкнула чернотой глаз.
– Чего надо?..
И в это время вспыхнула короткая, стремительная драка: схватились кавалер Риты и старшина-танкист. Били друг друга хлестко, сильно, умело, и никто по правилам не вмешивался. У танкиста вдруг горлом пошла кровь, верно, старая рана открылась. Он мазнул рукой, посмотрел на ладонь, затем выхватил пистолет и всадил в соперника три пули. Тот рухнул на землю, девчонки запоздало завизжали, кинулись врассыпную.
Танкисты же встали полукругом возле убитого, сняли пилотки, и тот, что стрелял, бросил пистолет, сплюнул кровь и попросил налить спирта...
Все это случилось осенью, а весной начались учения и танки разбили каменку в исходное состояние.
Вскоре Риту Жулину отправили учиться в Иваново, на курсы мастеров прядильного производства, и хотя Сыч знал об этом, но все равно ходил вечерами по городу, искал ее, стоял у проходной фабрики, когда кончалась ночная смена, или возле клуба, где зимой по выходным устраивали танцы. Иногда, увидев свет в окнах Риты, заходил домой, где его встречала только мать, поила чаем, беседовала и горьковато заключала, дескать, неровня она тебе по годам, мол, что же ты ходишь за ней как привороженный? Рита – девка взрослая, ей замуж давно пора, а тебе еще расти и учиться. Сыч все это выслушивал молча, как будто его не касалось, однако в следующий раз все равно заходил, потому что Рита обликом была очень похожа на мать.
Почти
Когда это выяснилось, Сыч, по сути, убежал из дома, сел «зайцем» в поезд и поехал в город невест – Иваново уже в ту пору так называли. На следующей станции его поймали контролеры и ссадили, так что дальше пришлось добираться на товарняках, в том числе и на крышах вагонов. Его сильно продуло, к тому же в глаз попал угольный шлак – составы тогда были еще на паровозной тяге, и в Иваново он приехал уже больной. Показываться в таком виде он не хотел, думал лишь поглядеть издалека, ибо всю дорогу мечтал появиться перед Ритой эдаким молодцем, в модной «москвичке», в белых бурках и кожаной шапке. Но Сыч ехал в фэзэошном суконном пальтишке и растоптанных солдатских валенках, скатанных на ельнинской фабрике, да еще простуженный, с распухшим красным глазом. Он затаился возле общежития и еще часа два мерз на ветру, прежде чем увидел ее, красивую, гордую, в плюшевой жакетке и, несмотря на холод, в чулках и высоких ботинках на каблучке. Увидел и не выдержал, окликнул:
– Рита!
Голос был больной, хриплый, перед глазами все двоилось от слез. Он даже не надеялся, что будет замечен или услышан, но Рита вдруг кинулась к нему, обняла и поцеловала в щеку.
– Сыч!.. Миленький Сыч! Ты откуда?
– К тебе приехал, – испытывая головокружение, проговорил он.
Тут она увидела его натертый глаз, больной вид и положила свою прохладную ладонь на пылающий лоб.
– Да ты весь горишь! Пойдем со мной!
И повела его в общежитие, мимо строгой тетки-вахтерши. Только бросила ей на ходу:
– Ко мне брат приехал.
Будь он в «москвичке» и бурках, эта тетка ни за что бы не пропустила, а так лишь проводила оценивающим взглядом и репликой:
– Раз брат – ладно...
В длинной комнате стояли шесть кроватей, и оставался лишь узкий проход между ними. На двух из них сидели веселые, краснощекие и совсем уже взрослые девицы в халатиках, и у каждой в руке было по бутылке вермута.
– Это мой брат, – представила им Рита. – Пока ехал – заболел... Раздевайся и ложись.
Сыч снял пальтишко, сбросил валенки и сел на Ритину койку, что была в углу возле умывальника. Голова кружилась, но больше не от температуры, а от этой теплой встречи и близости Риты.
– Нет, совсем раздевайся, – велела она. – И под одеяло.
Он послушно стащил фэзэошную гимнастерку, однако снимать брюки при девицах было неловко, а они бессовестно таращились на него и улыбались. И тогда Рита положила его на кровать, сама расстегнула пуговицы, сдернула штаны и укрыла одеялом.
– Сейчас молоко вскипячу!
Взяла кастрюльку, бутылку молока и вышла. Постель была мягкая и теплая, но Сыча начало колотить от озноба. Он сжался в комок, пытаясь согреться, и девицы заметили это, одна подсела рядом, пощупала голову.
– Выпей вермута. – И поднесла горлышко бутылки к его губам. – Он от всех болезней помогает. Ну, давай... Тебя как зовут?
– Сергей, – сквозь зубы выдавил он.
– Давай, Сережа... Пока молоко не вскипело. Один глоток... Тебе сколько лет, мальчик?
– Восемнадцать, – соврал он.