Игры с хищником
Шрифт:
Сейчас, размышляя о жизни, но пытаясь объяснить причину смерти, он неожиданно подумал, что взрыв на танковом стрельбище и пережитая трагедия гибели товарищей определили его судьбу.
Прозвище оторвалось от него еще в Катайске, хотя дядя иногда называл его Сычом, но на всю жизнь остался седой чуб, благодаря которому он стал выглядеть взрослее. И это отмечали не только фабричные девушки: после десятилетки директор школы почему-то посоветовал поступать в военное училище и сам, будучи отставным офицером, объяснил, что слово «карьера», ругаемое в обычной жизни, в армии явление положительное. А у него сильное, волевое и не по годам взрослое лицо, что немаловажно в военном деле и карьере, – настоящий командир, за которым пойдут в атаку, так и должен выглядеть.
И потом, в кадрах, когда повышают по службе, смотрят
В Катайске было пехотное военное училище, не очень-то привлекавшее выпускников школы, ибо в то время все хотели быть летчиками, ракетчиками или уж танкистами. Кроме того, курсанты этого училища часто встречались на улице – с утра до вечера чистили в городе снег либо мели тротуары, весной кололи лед, летом красили фасады и выглядели вечно замурзанными, грязными и какими-то недокормленно-синими. Когда же дядя узнал о совете директора школы, тот час ухватился, поскольку сам когда-то мечтал стать офицером, да еще мать настроил, которая написала в письме, чтобы он поступал в училище. Сыча зажали со всех сторон, и, превозмогая себя, он принес документы в военкомат, через который тогда набирали курсантов. Парень с седым чубом сразу понравился, и его отправили в команду абитуриентов, которые копали траншеи на хлебозаводе. Целый месяц он ковырял лопатой глину, ел пряники, которые приносили заводские девчонки, писал вечерами письма Рите и еще тогда тайно решил завалить экзамены. Когда наконец их переодели в новенькие гимнастерки и посадили за парты, Сыч умышленно наделал ошибок в сочинении и написал такую ерунду, что ему даже тройки не поставили – а с тройками тогда принимали.
Разозленный военком пригрозил:
– Если такой тупой – в армию пойдешь матросом. На четыре года!
И этой же осенью, даже не дав времени съездить к матери, его призвали на срочную, как и обещали, на Северный флот.
Уже вкусивший службы Сыч целый год писал письма своей невесте, красил корабли и маршировал по причалу, прежде чем попал матросом на катер химической разведки. Тут-то его и заметил замполит, стал вести беседы, спрашивать о родных, и когда узнал, что он с десятилеткой, да еще сын погибшего на фронте политрука, тот час определил его судьбу и, несмотря на протесты, отправил в политотдел. Там с ним побеседовали и, выписали направление в высшее военно-политическое училище.
Учеба сразу ему понравилась, потому как здесь не гоняли мести городские улицы, а по-настоящему занимались в классах, библиотеках, хоть и была строевая подготовка и первый год не пускали в увольнение, но жили почти свободно, без армейского крика и муштры. Сыча, пришедшего с флота, назначили командиром отделения, и он впервые ощутил себя человеком. После первого курса он приехал домой в парадной курсантской форме, целый месяц ходил на танцы с Ритой, уже теперь на людях, не скрываясь, и она даже иногда брала его под ручку с левой стороны, как и положено ходить с военными. И когда проходили мимо ее подружек, невероятно гордилась, задирала нос, чтобы потом, когда оставались одни, над этим вволю посмеяться.
– Я буду женой офицера! – веселилась она. – А если ты дослужишься до генерала, то стану генеральшей! Ты уедешь, – потом шептала она в плечо, когда они находили уединенное место за городом или в ночном парке. – А я останусь и снова надену черный платок...
Он тогда не верил, что Рита ведет монашеский образ жизни, ибо все еще свежо было в памяти, как она после их лунной ночи на берегу мельничного омута преспокойно пошла гулять с фронтовиком. И вышла бы за него, если б старшина-танкист в ссоре не застрелил ее избранника. Не верил и потому решил не искушаться и не искушать ее судьбу, поэтому в первом же отпуске они договорились, что после второго курса, когда Сыча отпустят из казармы на квартиру (а такое благо было, но лишь для отличников), Рита приедет к нему в Москву и они станут жить вместе, как муж и жена, пусть даже без регистрации, поскольку курсантам тогда негласно запрещали браки.
– Миленький, ты учись отлично! – умоляла Рита, когда они расставались на вокзале. – Старайся, родненький! Ну пожалуйста!
Ему казалось, что Рита просит так лишь потому, что боится не выдержать долгого расставания.
Кроме политработников, училище готовило офицеров спецпропаганды, которые во время войны должны
Приказ о расформировании училища пришел на последнем году учебы. Способных курсантов растолкали по другим, в том числе и командным военным вузам, однако спецпропагандистам позволили закончить образование, хотя должны были выпустить уже не в военной форме, а только офицерами запаса. Причем выпускали без всякого последующего направления, просто так, на улицу...
Еще недавно казалось, что благодаря жесткому слову матери и ворожбе Риты он вырвался из небытия, из смрадного валяльного цеха, из жизни, укрытой толстым, непробиваемым войлоком, который глушит живые голоса. Сыч был благодарен их прозорливости, и оставалось совсем немного – закончить учебу, получить направление на службу в Московский военный округ, поскольку он шел на красный диплом, поехать в Ельню, сыграть свадьбу с Ритой, и, можно сказать, жизнь удалась. Но по армии уже прокатился каток хрущевского сокращения, и буквально за полгода до выпуска снова возникли полная неопределенность и уже знакомое ощущение безысходности, усиленное четырьмя годами беззаботной столичной жизни.
Однако же притом ничего не должно было и не могло измениться: в любом случае он все равно бы приехал в Ельню за Ритой, которая верно ждала его все эти годы и в самом деле ходила, как монахиня, в темном платочке, не поднимала глаз и знала только одну дорогу – из дома на фабрику и обратно. Об этом ему писала мать и, забыв все свои сомнения относительно разницы в возрасте, уже готова была благословить их брак.
Но случилось непредвиденное...
Старых преподавателей-офицеров отправляли на пенсию, тех, что помоложе, переводили в другие училища, не попавшие под сокращение, поэтому курс лекций дочитывали новенькие, из гражданских вузов. Таким образом Сыч и познакомился с Ольгой Максимовной, у которой пришлось слушать курс лекций и сдавать экзамен по новому тогда предмету, введенному для будущих офицеров спецпропаганды, – психоанализу. «Удовлетворительно» она ставила всем, невзирая на высокие оценки по другим предметам, таков был приказ. А получить «хорошо» считалось практически невозможно – она презирала военных, не выносила запаха казармы и сапогов, в учебный класс входила с демонстративно зажатым носом и смотрела всегда куда-то мимо, так что невозможно было поймать взгляда. Снисходила она лишь в присутствии начальника училища, но и с ним вела себя высокомерно и независимо.
Она уже побывала замужем и по возрасту была старше Сыча на пять лет, но эта разница по сравнению с Ритой казалась совсем уж незначительной, не замечалась и, напротив, становилась притягательной. Завалив экзамен в аудитории, он тогда и подумать не мог, что красивая, строгая и потому недоступная Ольга Максимовна может стать его женой. Сычу всегда нравились девушки попроще, уровня фабричных, в обществе которых он чувствовал себя комфортно, а перед такими, тем паче столичными, он попросту робел и замолкал. Он отлично понимал, что это комплекс неполноценности и что его когда-нибудь надо расстрелять, как фонари возле милиции, однако не представлялось случая.
И тут на экзамене, сидя против этой манящей ледяной красотки и ощущая прилив некого онемения языка и мысли, Сыч внезапно осознал, что никогда не сможет перешагнуть через мучительный рубеж. Он разозлился и от этого за отпущенное время не смог сформулировать ответы на вопросы в билете, а потом вовсе хотел уйти, но недосягаемая тогда Ольга Максимовна вдруг сняла стальные очки и, прищурившись, заглянула ему в душу.
– Хотите «уд», товарищ сержант? – спросила холодно. – Получайте и уходите.