Игры с призраком. Кон второй.
Шрифт:
— Это чей?
— Венед. Сотня их легла, полтьмы пригнали. Их Светогора посекли. Рудой исходил. Ничё, с утра на крыльцо вышел. Жив. А все едино волками на нас смотрят, загрызть за князя готовы. Улеги вона Наяра потеряли, знатный муж был, по правде жил и слег знатно, собой молодку закрыв…. Ничё, тризну сотворили и кивают. А я уж бажил, мстить будут. Не, не верят они навету, так знамо — родичи они кедрачникам, а те с нами. Наши.
Подошли к крыльцу, Халена своим поклонилась, оценив их доспехи — в полном воинском облачении стоят. Действительно невеселы дела. Горузд подошел:
— И ты сюды? Ладно-ть, пошли, — бросил девушке, по ступеням затопал. Халена следом, оставив побратима у крыльца.
Князь лежал в верхней светлице. Голова и грудь перемотаны, лицо, что повязки — бело, а взор сердитый.
— Почто ее привел? — глянул на десничего недовольно, на девушку тяжело посмотрел. — Домой сбирайся.
— Угу, и тебе здравствуй, Мирослав, — не стала перечить, ладонь ко лбу приложила — нет горячки? Нет. Уже хорошо. А что сердит, так ясно — лежать-то и болеть не приучен, маятно ему то. Рану легонько ощупала — нет ли воспаления? Князь не поморщился — скривился, грозно брови насупив:
— А ну, брысь!
— Ага, ага, — успокоилась — нет воспаления. — Рада, что все не так плохо, как говорили. Выздоравливай, Мирослав.
На Горузда покосилась: понимаешь, что домой отправлять князя надо?
Тот кивнул и взглядом выпроводил.
Девушка светло улыбнулась в лицо князя, поцеловала его в щеку:
— Ты не сердись сейчас, после покричишь, а я послушаю. Честно, слова поперек не скажу. Выздоравливай только, — повторила, провела ласково ладонью по волосам и оставила его, обомлевшего. Вышла до того, как он высказаться по поводу ее поведения смог.
Вышла на крыльцо, посмотрела сверху вниз на побратимов, что на ступенях пристроились. Сидели, двор обозревая, плечом к плечу, и молчали, а не ссорились как обычно.
Села рядом, руки на коленях сложив.
— Ну, чего там Мирослав? — озаботился Гневомир.
— Жив. И уверена, здоров будет. Только здесь ему опасно да и суматоха не в тему — беспокойство для раненного. Другое дело дома: тихо, спокойно, никаких волнений. Ханга уврачует, Устинья хлебов напечет, щей наварит. Отъестся, отоспится и будет краше прежнего. Домой его надо.
— Ужо сбирают обоз, — сказал Миролюб.
— Домой наши вертаются. А много посекли.
— Все уходят? Правильно. Мы теперь за них поработаем, головы сплетникам вправим, да языки подрежем.
— Ага, а то мелят незнамо что! — согласился Гневомир. — А смотрят-то? Так бы и дал в зубы!
— У тебя один прием на все времена. Головой работать надо, а не кулаками.
Парень презрительно сплюнул:
— А я и головой могу, — достал орех из кармана и впечатал себе в лоб. Скорлупа в пыль рассыпалась. Сдул остатки с ладони и протянул ядро изумленной Халене. — На. Скусный, Стеха угостил. Жуй да сбирайся, в обрат пойдешь.
Девушка кашлянула, прочищая горло перед внушительной тирадой, но выдала лишь:
— Хм.
В себя еще не пришла от демонстрации. Чтоб лбом орехи кололи, видеть ей еще не доводилось.
— Нет, я видела, как оглоблей кабана по загону гоняют, как листики девушки на лицо клеят, чтоб веснушек не было. Как коня по полю на себе таскали, как ты угол избы поднимал по просьбе мамани своей, фигню какую-то выискивая. И даже как кулаком лошадь на скаку останавливали — тоже видела. Но чтоб орехи лбом колоть, это, я тебе доложу, экстраординарный случай, первый в моей сознательной жизни. Поразил ты меня, брат Гневомир, до глубины девичьей души. Просьбу можно по сему случаю — больше подобного не демонстрируй, а то ведь от такого аттракциона и столбняк схватить недолго.
— Все сказала? — вытащил еще два ореха, тем же манером расколол. Половину в ладонь Миролюба высыпал, половину Халене, застывшей с открытым ртом.
— Ты меня слышал, отрок? — спросила осторожно через минуту.
— Чего? — нахмурился. — Больше нету, энто ешь. Да сбирайся, говорю. Вишь наши ужо наготове.
— Молодцы. Пускай привет Купале передают.
— Сама передашь, — чуть подтолкнул с крыльца.
— Ты лбом, он у тебя крепкий, — посоветовала. — Миролюб, а ты что сидишь?
— Я с вами остаюсь.
— Не-е, ты уходишь. Халену под белы ручки бери и в строй, — посоветовал Гневомир.
— Не пойдет она, — заметил Миролюб, отворачиваясь.
— А почто…
— А по то! — буркнула Халена, вставая. И пошла прочь, чтоб возмущенные крики побратима не слышать, да в ответ не нагрубить.
— Ты что, шалая! Да ты… — поднялся тот, желая вразумить девушку, и тут же рухнул обратно на ступени. Миролюб его осадил локтем под дых.
— Ну, ты, паря!…- уставился на него побратим исподлобья.
— Смолкни, — посоветовал. — Не поедет она в городище, не старайся, — заметил, с тоской в спину девушки поглядывая. — Дурень ты, Гневомир, почто раньше не скумекал?
— А меня кто спросил?!…
— Вот то-то и оно, — вздохнул Миролюб, скривился, словно заболело что.
Побратим насторожился, встревожился:
— Хворь никак на тя напала?
— Угу, — вздохнул опять, взгляда тоскливого с Халены не спуская. — Тебе, что Ханга нагадала? Что вопрошал?
Гневомир помрачнел, отвернулся:
— Не твово ума дело, — проворчал.
— Ох, брат… Моего, не моего… а я скажу, — уставился на Гневомира так, что у того мурашки по коже пошли. — Спросил я у нее, поди то, что и ты: люб ли? И что ждет нас впереди. Ответ ведаешь?
Гневомир на побратима покосился.
— Молчи ужо. Чего кручиниться попусту? Что Богами дадено, того не переломишь.
— А я спытаю. Тяжко мне с того дня, страх сердце сжимает. Гляжу на тебя и дивлюсь, как сил в тебе достает с вести той бавиться?
— А что мне загодя тризну справлять? Пущай последние деньки, да мои. Не жалею я ни о чем. Вчера у Халены спрашивал: поплачешь ли обо мне. Да, — молвила. А боле и не надобно мне, все едино пусто. Женихом она меня не назовет, я ее невестой. Уйду, ты ей приглядом останешься.