Игры с Вечностью
Шрифт:
– Не пойдет....
– Слушай, ты доброту за слабость принимаешь?
– Воскресный назвал три фамилии.
– Слышал о таких? Я мог бы, не разбираясь с тобой набрать любого из них, и общался бы ты с ними. Я же, понимая, что нарушил, не делаю этого, а предлагаю тебе нормальные деньги, ну а ты реально наглеешь.
– Анатолий Борисович достал телефон из кармана куртки.
– Стойте, стойте. Сядем в машину...
На том они и порешили, и через минуту Бэнтли опять понеслась через город.
Когда Анатолий Борисович вырулил на свою улицу, и подъезжал к своему дому, он заметил нищенку с запеленатым младенцем, стоящую по диагонали от его ворот, на другой стороне улицы. Она делала вид, что качает ребенка, но ее глаза пристально шарили по улице, поминутно останавливаясь на калитке, ведущей во двор дома Воскресных. Анатолий Борисович был очень внимательным человеком, с прекрасно
Проходя мимо воровки, Анатолий Борисович заметил, что ребенок в ее руках перетянут пеленками слишком неестественно, и малец, будь он настоящим, непременно задохнулся бы в этом коконе. Это подстава. Не раздумывая, Воскресный в мгновение ока схватил нищенку за ворот правой рукой, а локтем левой руки надавил ей на горло, вжав в стену чьего-то дома. Она захрипела и выронила сверток из рук.
– Почему ты все время смотришь на ворота этого дома? Отвечай!
– Анатолий немного ослабил давление на горло, давая возможность вдохнуть воздух в грудь.
– Иди...
– нищенка по-видимому хотела сказать грубость, определив Анатолия с местом дислокации на ближайшее время, но не договорила.
Воскресный никогда не поднимал руку на представительниц слабого пола, но на этот раз он сделал исключение, которое, как известно, бывает во всем рано или поздно. После короткого, но сильного удара по печени нищенка начала оседать на асфальт, но Анатолий Борисович рывком поставил ее на ноги, и с правой руки добавил не менее сильный удар в область селезенки, зажав воровке рот во избежание криков. Но это было излишне, даже если бы та и захотела заорать, то не смогла бы, у нее сперло дыхание. Первая боль была тупой, но сильной, ошеломляющей, вторая боль стала нестерпимо-острой, обжигающей как каленое железо. Вместе они дали непередаваемую полноту ощущений, от которой воровка захрипела и заворочала белками глаз, силясь вздохнуть. Через десять секунд Воскресный повторил свой вопрос.
– Не бей... там живет мой...
– нищенка начала свою речь с вранья, и это было ее ошибкой.
– Да я там живу, овца!
– Анатолий Борисович опять ударил, но уже костяшками пальцев по ребрам, прекрасно понимая, какая же это боль. Он подождал, пока нищенка продышится, и добавил: - Ты понимаешь, что я тебя инвалидом сделаю? Живи потом, как хочешь. Что происходит в моем доме?
Она хранила молчание, и тогда он не выдержал, начав ее уничтожать. После третьего удара по корпусу ее ноги подломились, и она прошипела:
– Не надо...
Анатолий остановился.
– Там Вася с Гошей, грабят твой дом.
Большего Воскресному знать и не требовалось. Он снял с себя пояс и крепко замотал за спиной руки нищенки, обхватив их прежде вокруг фонарного столба. Воровка повисла на этом подобие дыбы; теперь она никуда не денется, как бы ни старалась. Да и на помощь кого-то звать бесполезно, на этом районе каждый сам за себя.
Воскресный не стал, как герои боевиков вламываться через парадный вход, он был слишком умен для этого, прекрасно понимая, какую опасность может принести дочери несвоевременным появлением на сцене событий. Для бесшумного проникновения в ограде участка имелся черный вход - узкая калитка в самом углу забора, почти незаметная невооруженному взгляду человека, не знающего о ее существовании. Смазанные петли не скрипнули, замок не щелкнул, и Анатолий Борисович беспрепятственно попал внутрь. Участок, на котором расположился дом Воскресного был не большой, но все равно достаточно просторный, чтобы разместить дом с пристроенным к нему гаражом на три машины, сарай-кладовую, сад, газон и широкий двор, вымощенный крепкой брусчатой плиткой. Центральный вход на участок находился прямо по центру, это и были ворота с отдельной дверью-калиткой, пробитой в кирпичной ограде. Ворота выводили во двор, и тот в свою очередь подводил к крыльцу. Въезд в гараж оставался справа от крыльца, там же, где начинался газон с красивым розарием, фонтаном и маленьким водоемом в котором плавали водяные лилии. Слева от крыльца до самого забора соседей тянулся садик, усаженный грушами и яблонями, так красиво цветущими по весне, хотя вся эта красота в темноте осеннего вечера было невидима, как не видим был и Воскресный, крадущийся через сад. Крался он к Гоше, сидевшему спиной к саду на деревянной скамье, нервно курившему одну сигарету за другой. Торопить брата мысли не было, хотя такое желание присутствовало, неозвученно сидя где-то в подсознании.
Анатолий Борисович крался за спиной грабителя не потому, что боялся, он мог смело зайти и с фронта, но в таком варианте налетчик мог предупредить своего подельника криком, и кто его знает, что тогда будет с Анной, если вдруг второй грабитель решит сделать из нее заложницу. Зачем все усложнять? Первого Анатолий устранит тихо, затем проберется в дом, и там уже будет видно, что станется со вторым. К тому же у товарища может быть нож, а лишние отверстия в теле Воскресному были без надобности.
Поначалу Воскресный думал сломать Гоше шею, но потом отказался от этой мысли, душегубом он никогда не был. Зачем человека лишать жизни? Поэтому второй мыслью, и ставшей окончательным решением, было просто оглушить и связать. Под рукой не было ничего подходящего для свершения задуманного, ни полена, ни увесистой палки, ни арматуры, но Анатолий знал свою силу, и в принципе ему орудия были ни к чему. Одна только мысль преследовала Воскресного - как бы ни пришибить человека на скамье. Подошел Анатолий бесшумно, как бесшумен был и взмах руки, но грабителя что-то заставило обернуться в последний момент, и он только успел заметить чей-то кулак, после чего выключили свет. При ударе что-то хрустнуло, и Гоша свалился как куль с мукой, перекинувшись через скамью. Воскресный вздохнул и перекрестился, его кулак попал почти в висок, и веры в то, что грабитель выживет, было мало. Но, завершая задуманное, Воскресный не останавливаясь, прошел в сарай, взял там скотч и перемотал на всякий случай тело словно мумию. Если выживет, то никуда не денется.
Теперь оставалось только попасть в дом. Войти через парадный вход не представлялось возможным, много шума, и поэтому предстояло пробираться через гараж. Тем лучше, на кухне, куда выводила дверь, есть ножи, с которыми Анатолий обращаться умеет очень сносно, так что у налетчика нет шансов. Крадучись, зажав в руке нож, Воскресный попал в зал. Азеля уже и след простыл, и труп Васи лежал на животе, застыв в бесформенности, с непередаваемым ужасом на лице. Анна приходила в себя.
Анатолий Борисович застыл в ступоре. Он ожидал увидеть что угодно, но не это. То, что грабитель уже мертв, для него стало откровением (а в безжизненности Васи сомнений не было). Анатолий морально готовил себя к драке, схватке, но подготовиться к гробовому молчанию невозможно, и оно действует тем сильнее, что начинает как скользкая холодная змея вместе со страхом заползать под свитер. Первым в голове возник вопрос: кто это мог сделать? Кто разорвал грабителю шею словно бумагу? Воскресный в ужасе присел в кресло, смотря на обескровленное тело. Кровь выпили, на полу не было даже капли. Анна издала стон, и ступор прошел в мгновение ока. Отец кинулся к дочери, забыв обо всем, спеша развязать ее и привести окончательно в чувство. Перерезать лоскуты гардины труда не составило.
– Аня, Аня.... Как ты?
– спросил он, пару раз легонько хлопнув по щекам.
– Ты?.. Папа, откуда?
– она вполне осмысленно посмотрела на него.
– Пап, как мне было страшно...
– Все кончено, я здесь, и ты в безопасности.
– А где они?
– она осмотрелась вокруг и заметила за спиной отца две ноги в армейских ботинках, принадлежащие Васиному трупу. Остальное тело оставалось скрытым от глаз спиной Анатолия Борисовича.
– Все хорошо. Они больше не опасны.
– Воскресный отстранился, и Аня увидела, что стало с Васей.