Игры шестого круга

Гуляковский Евгений Яковлевич

Теперь же дверь была приоткрыта. Не распахнута настежь, но все-таки приоткрыта настолько, что между нею и косяком образовалась щель толщиной с ладонь. Это смахивало почти на приглашение…

И если бы не ощущение опасности, явно исходившее от этой женщины весь прошлый вечер, он немедленно воспользовался бы подобным приглашением.

Наверно с минуту он пытался решить, что должна означать эта щель. И за это время понял лишь одно — бывают в жизни моменты, когда вся его врожденная осторожность и весь опыт, которого у него, в сущности, было так мало, не имеют ни малейшего значения.

Он встал и медленно, пошатываясь, как пьяный, пошел к этой двери. Он и в самом деле был опьянен, не алкоголем, а собственным воображением. Он представлял ее совершенно обнаженной, с отброшенным одеялом. Он видел полные белые ноги, которые запечатлелись в его памяти с того самого момента, когда она вошла в кафе, и грудь, ту самую грудь, округлость которой он лишь угадывал под тонкой кофточкой.

Дверь отошла легко, без скрипа. Действительность превзошла его ожидания. Илей спала. Правда, все же под одеялом, но одеяло частично сползло на пол, и свет ночника желтой полоской играл на ее груди. Нет, не совсем обнаженной, но под тонким прозрачным бельем она казалась лишь еще соблазнительней.

Полураскрытые губы словно ждали поцелуя… Он нагнулся и прикоснулся к ним своими пересохшими от вожделения губами.

Илей вздрогнула, будто и в самом деле спала, напряглась на секунду и тут же обмякла, покорно уступая его ласкам. Что-то неестественное было в этой покорности, что-то не совсем настоящее, словно она выполняла некий приказ, некую установку…

Так продолжалось недолго. Едва его рука, отбросив с плеча тонкую бретельку сорочки, коснулась ее обнаженной груди, как она твердо произнесла «нет» и рванулась из его объятий.

Но было слишком поздно. Туман страсти, смешанный с неожиданной яростью, залил голову Олега. Чувство незнакомое, никогда не испытанное раньше овладело им безраздельно.

Эта женщина — одна из тех, кто бросает своих младенцев на произвол судьбы, подкидывает в правительственные интернаты — еще смела ему сопротивляться?! Он почувствовал непреодолимое желание сделать ей больно, увидеть страдание на ее лице, и сделать это было так легко, так просто… Заставить ее почувствовать, что подобные игры, обман и ложь не всегда заканчиваются благополучно.

Заведя ее руки за спину, он легко предупредил все ее попытки вырваться. Другой, свободной рукой, одним движением сорвал с нее сорочку.

Одеяло во время этой борьбы упало на пол, и он наконец увидел воочию все то, что представлялось ему в мечтах: голое непокорное тело, бессильно извивающееся в его объятиях… Почему она не кричит? Самое время закричать, позвать на помощь. Но она не издала ни звука, после того единственного категорического «нет». И теперь лишь молча, яростно, изо всех сил сопротивлялась.

Он понимал, что насилует ее, но это лишь доставляло ему дополнительное наслаждение.

Стиснув зубы, Илен в конце концов прекратила бессмысленное сопротивление, но ни одним движением, ни одним жестом не ответила на его ласки.

В этом было что-то оскорбительное, неестественное, странное, но он уже утратил способность к самоконтролю и анализу. Его мозг заслонил багровый туман страсти. Он овладел ею грубо, совершенно не обращая внимания на то, что чувствует жертва. И когда, наконец, покончил с этим, когда отпустил ее посиневшие от его стальной хватки руки и, повернувшись спиной к растерзанной постели, пошел к себе, одна лишь единственная фраза нагнала его на пороге кухни:

— Надеюсь, теперь мы в расчете?

Эта фраза ударила его, как пощечина. Но, пошатнувшись, он даже не обернулся. Не потому, что она была не права, а потому, что только что открыл для себя темные инстинкты, дремавшие в нем до сих пор, о которых даже не подозревал.

Не только нечеловеческую силу и трезвый, не по годам, ум почерпнул он на дне экспериментального бака в федеральном генетическом центре — не бывает абсолютно счастливых находок.

Оставшись один, плотно прикрыв за собой дверь, он уселся на табуретку, обхватил колени руками и, прижавшись к ним подбородком, сидел так, наверное, целый час, думая о той темной силе, которая зрела внутри его все эти годы и теперь вдруг выплеснулась наружу.

Он ни в чем не раскаивался, ни в чем себя не упрекал. Беспокоило его совсем не то, что, воспользовавшись открытой дверью, он вошел к ней в комнату, а та буря темных чувств и желание насилия, которые породила в нем, в сущности, первая близость с женщиной.

И одна-единственная мысль, как рефрен, стучала в его мозгу: а не было ли для отправки Таннов в закрытую, изолированную от Земли колонию особой причины, которую тщательно скрывали от общества? Что если противники расы сверхлюдей не так уж не правы, и Танны действительно несли в себе настоящую, не выдуманную, опасность для Земной Федерации?

Что если у него не хватит сил бороться с тем, что сегодня лишь на секунду выглянуло наружу из его внутреннего «я»? Какие еще сюрпризы преподнесет ему собственная психика?

И много позже, перебравшись в свою скромную постель, он долго еще думал об этом, лишь под утро забывшись тяжелым, беспокойным сном.

Его разбудил стук в наружную дверь. В ту самую, что вела из кухни в общий коридор.

Он совсем было собрался встать и открыть ее, желая выяснить причину столь ранней побудки, но вовремя вспомнил, что находится не дома и своим неожиданным появлением перед посторонними может не только скомпрометировать девушку, но и дождаться звонка в полицию.

Он едва успел натянуть штаны и застегнуть рубашку, как на кухне появилась причесанная и одетая Илен — она выглядела так, словно вообще не ложилась. Лишь припухшие веки да несколько темных пятен на кистях рук напоминали о бурно прошедшей ночи.

— Это, наверно, соседка. Выйди, пожалуйста.

Вновь ему пришлось очутиться у нее в комнате, где, впрочем, уже ничто не напоминало о ночной схватке. Разве что из-под шкафа выглядывал незамеченный ею лоскут сорочки.

Олег задвинул его поглубже носком ботинка, испытывая странную смесь раскаяния и торжества — словно этот кусочек материи свидетельствовал о его победе. Но он знал, что все обстояло иначе.