Игры скучающих купидонов
Шрифт:
— Уф! Добралась! — победно крикнула я, не зная, что Аннушка уже разлила свое масло. Баба Зоя успела приветливо улыбнуться, прежде чем мир перевернулся.
— Осторожно! Я только что помыла крыльцо! — запоздало предупредила она. Эти слова я услышала перед самым нырком в высокий сугроб, что скопился на краю тротуара. Две ступеньки не так много, чтобы убиться насмерть. Снежная подушка безопасности сработала как надо и уберегла мою голову. Правда, изрядно испортила прическу.
Сидя в больнице в ожидании,
После рентгена мне туго перебинтовали ногу и велели держать ее в покое минимум три дня.
— Хорошо, что не перелом, — успокаивала меня баба Зоя, на чье плечо я опиралась, прыгая к подкатившему к крыльцу такси. — Врач сказал, если бы ты была не в сапогах, точно ногу не уберегла бы. На месяц гипс наложили бы.
Неся мой второй сапог подмышкой, она чувствовала себя виноватой — ведь сколько раз ей говорили, что в мороз свежевымытая плитка становится гладкой как стекло. У баб Зои был один ответ: «Так я же рано утром, когда посетителей нет, а потом я дорожку к лестнице прикрепляю!».
А вот дорожки точно не было! Видимо, я вышла из дома раньше, чем обычно, и думала только о том, как красиво получилось уложить волосы.
Действительно, хорошо, что ничего себе не сломала.
Кирюсик будет в ярости.
Ярость не задержалась.
— Ключева!!! Тебя убить или как? Ты же знаешь, что мне за прилавок некого ставить!
Слабый писк бабы Зои, что она может постоять, раз виновата, был бесцеремонно оборван.
«Он ее придушил что ли?» — забеспокоилась я, плотнее прижимая телефон к уху. Слава Зевсу — богу грома и молний, я не услышала стук падающего тела.
— Кирилл Петрович! Всего три дня!
— Три дня?! Ты меня без ножа режешь!
— Ну, два дня, — я трусливо скостила себе срок, зная, что с растяжением главное первую ночь пережить, а потом легче будет. — Только я не знаю, как до работы доковылять. Лед кругом. Я так и без вашей помощи убьюсь…
— Я готов тебя на руках носить, лишь бы ты вышла на работу, — голос босса немного смягчился. — Значит, завтра утром я у тебя. Все, пока.
— Но как же? Мы же договаривались на два дня… — поныла я в пустоту. Кирюсик уже отключился.
Глотнув обезболивающего и пристроив ногу на высокой диванной подушке, я уснула.
Разбудил меня запах горячей еды. Так не пахнут бутерброды даже из самой лучшей колбасы, так не заставляют сглатывать слюну творожные сырки, так не раздражает обонятельные рецепторы пакетированный кофе «три в одном» из ближайшего супермаркета. Так умопомрачительно и добротно пахнет настоящая домашняя еда, приготовленная с любовью.
Откуда? Холодильник пуст, в морозилке две пачки мороженого, застрявшие там с лета, в шкафчике банка говяжьей тушенки и три банки с родительскими солениями, которые я притащила из поселка. Даже хлеба нет.
А в воздухе витал аромат укропа и жареных сухариков.
— Просыпайся, милая. Кушать пора.
Я открыла глаза. На краешке дивана сидела Вера Романовна и держала в руках тканевую салфетку. На соседке был все тот же полосатый фартук. Кружевной воротничок идеально расправлен, плечики прямые.
— Поднимись, я подложу еще одну подушку, — Надежда Романовна, стоя где-то сбоку, вне зоны видимости, ласково погладила меня темечку. — Вот так. Вера, подай салфетку!
Накрахмаленная салфетка жестко царапнула шею, и я немного смутилась, заметив, как темный взгляд Веры Романовны на секунду замер на моем засосе.
— Что это? — спросила я, когда передо мной водрузили маленький столик. Я видела такие в зарубежных фильмах, где пациентов кормили прямо в больничных палатах. Но мое «что это» относилось не к переносному столу, а к тем трем чашкам, что поражали своим содержимым. Праздник запаха и цвета.
Соседки поняли все верно.
— Ешь, это очень вкусно, — подбодрила меня одна из сестер.
— И полезно, — добавила вторая, протягивая ложку. — Суп называется минестроне.
В прозрачном бульоне лежали порезанные кубиками овощи и мелкие помидоры черри, половинки брюссельской капусты и соцветия брокколи. Белая фасоль, как жемчуг, рассыпавшийся по морскому дну, манила перламутровыми боками. Я чувствовала себя ныряльщиком, охочим до сокровищ.
— Подожди, подожди, милая! — Моя ложка, нацеленная на фасоль, замерла на полпути. — В суп нужно добавить топинад из оливок с чесноком.
Измельченные ингредиенты из второй чашечки, где главенствовал густой дух чеснока, наверняка добавили бульону пикантности.
«Я сейчас изойду слюной, совсем как собака Павлова», — мысленно простонала я, предвкушая славную трапезу.
— А теперь крутоны.
Горсть сухарей довершила аппетитную картину.
— Вот это да! — воскликнула я и, зачерпнув ложкой наваристый бульон, отправила его в рот. Глаза закрылись сами. Как у того же Лямура, который пристроился у меня в ногах и дремал, согревая своим боком перебинтованную лодыжку. Соседи пожаловали ко мне всем семейством. Кстати, а как они зашли? Я не помню, чтобы открывала им дверь.
— Нас Зоя Владимировна впустила, — как будто бы прочла мои мысли Вера Романовна. — Мы от нее узнали, что ты заболела.
Все верно. Никакой мистики. Я сама отдала ключи бабе Зое, чтобы не прыгать до двери, если она придет меня навестить.
Сейчас, когда сестры были одеты почти одинаково, стало особенно заметно, что они родственницы. Не мешали ни разный цвет глаз, ни форма носа. Их светлая кожа словно светилась изнутри. Наверняка в молодости обе были красавицами.
— Нравится минестроне? — поинтересовалась Надежда Романовна, присев на краешек стула. Спины у обеих женщин оставались прямыми, на лице светились подобающие случаю улыбки.