Игуана
Шрифт:
Набрав четыре полных полиэтиленовых пакета, она так же важно и презрительно, элегантно ступая точеными ножками в изящных туфельках по щербатой асфальтовой мостовой с оставшимися камешками речной гальки, больно вгрызающимися в ступни ног сквозь тонкую изношенную кожу туфель, прошкандыбала под тяжелыми подозрительными взглядами соседок к своему подъезду, поднялась, тяжело дыша, на свой этаж, открыла дверь и вошла в темную прихожую. Включила свет и залюбовалась своим отражением в огромном трюмо:
– Удивительная вещь – женская красота. Вроде, уже не девочка, а все так же нежна и прелестна кожа, играют искрятся глаза а фигурка… Фигурка может осчастливить любого тонкого мужчину с хорошим вкусом.
Она напустила горячей воды в ванну, настрогала старым щербатым ножом мыльной стружки с куска хозяйственного мыла, взбила пену и принялась тщательно и крайне осторожно отстирывать куски бархата, парчи, шелка, отмывать куски испанского сафьяна.
Потом, внимательно приглядываясь, чтоб не перегорел (сколько уж раз это случалось, и приходилось просить соседа со второго этажа Никодимова, а тот бросал такие взгляды и делал такие намеки, что порядочной женщине ни видеть, ни слышать не положено) довела до кондиции старый электрический, утюг и, не дожидаясь, когда её драгоценные ткани высохнут сами собой, тщательно высушила и прогладила их утюгом, после чего аккуратно сложила в картонную коробку.
Таких коробок в двух комнатах её квартиры было около 80-ти и они занимали почти все свободное пространство.
Вслед за золотом шитой парчой последовали в специальные коробки из-под бананов – отмытые золотые и серебряные драгоценности.
Читатель же догадался, что это были самые обыкновенные помоечные тряпки сломанные детские игрушки, вышедшие из употребления вилки, замки, сломанные пряжки от ремней, заколки для волос и прочая дрянь, казавшаяся ей, перевернувшись в воспаленном мозгу удивительными сокровищами.
Самое интересное, что в её доме действительно были сокровища.
Но она о них забыла… Или не знала вовсе…
Ожерелье Софьи Палеолог. Панагия с Иоанном Крестителем
Софья Палеолог терпеть не могла тараканов. Слух у неё был отменный, так что вздрагивала племянница царьградского царя Константина, супруга законная Великого князя Московского Ивана III от каждого шороха в бревенчатых стенах кремлевской повалушши. Сверчков любила, слушала их цокотанье под него засыпала. А шороха тараканьи её нервировали. Сон в голову не шел.
– И чего не поделили? Какую-такую крошку тащат в пазы меж бревен из царской горницы?
Представила себе забитые мхом щели между бревнами, снежную круговерть в царевом дворе, зябко стало, закуталась в меха. Вроде, в покоях царевых натоплено крепко, а как представишь, что за окном, забранным тонкими пластинами слюды, – мороз да вьюга, – так и знобит.
И то сказать, – не успела Софья Фоминишна ещё привыкнуть к «руському морозу». Красив он, да зябок…
Стоило ей поворочаться в постели, и старая Манефа уже топочет по широким половицам к царице.
– Не надо ль чего?
– Отстань, старая. Спи.
Сколько себя помнит Софья, Манефа всегда была при ней: турчанка, рабыня, а предана ей, – жизнь отдаст. Или только кажется так Софье?
– Может ли жадный человек быть добрым и преданным?
Вопрос… Манефа жадна до судорог: за колечко золотенькое удавится, за перстенек с камушком индийским ноги целует, за сережки яхонтовые глаза сопернице выцарапает. Жадна. Не за злато ль и преданность ее? Как узнаешь? Но служит. Сама вызвалась с Софьей в далекие да морозные края ехать.
Из корысти поехала? А сама Софья, что, из горячей любви к неведомому русскому князю собралась в путь? Тоже свой расчет был…
Папа Павел II, когда прознал, что преставилась первая супруга князя московского княжна тверская Мария Борисовна, руку и сердце своей воспитанницы предложил московиту, Софью-то не особо и спрашивал.
Тут большая политика была.
…Сверчок на печи совсем разошелся, даром, что время позднее, все стрекочет и стрекочет на своей скрипице… Ишь ты, мастеровит…
…Да… О Софье ли Павлу II было думать, когда после разорения Византийской империи турками, после разграбления Греции султаном Магометом II несчастное семейство византийских императоров в приживалах жило в Великом Риме? Им отдавали честь и уважение как членам императорской фамилии, да только что было у них, кроме фамилии? Библиотека спасенных в Константинополе во время бегства от турок редких книг, да сундук древних императорских драгоценностей.
Папа был благороден, за «постой», как говорится, не брал. А и то сказать, – бедное богатство или богатая бедность. Книги продать рука не поднимется, да и лалы; яхонты из царской казны – незаметно не спустишь торговцу… Все заметные, известные камни…
Умна была Зоя Палеолог, ставшая уже на «руськой» земле Софьей.
Все расчеты папы римского прочитала. Как страницы книги на древнегреческом языке прочитала бы, не споткнувшись.
Боялся папа Павел II силы Магометовой, супротив него большую силу искал. И увидел эту силу в супруге Софьи. Так, должно, рассудил римский затворник: получив царевну византийскую в супруги, получит Иван и право на престол Константинопольский. А человек он куражливый, гордый, строптивый, удачными походами, да победами избалованный, – не захочет ли Иван освободить Царьград от неверных. А захочет, так и вся Греция от турок освободится, а там и Италии его любезной угрожать страшные соседи перестанут. Расчет…
И у Ивана свой расчет был. Да передавали Софье, что весь его расчет пропал, как увидал портрет, писанный с дочери последнего византийского императора. Очарован был, говорили. Очарован… А уж узнал её ум да пригожесть в быту, так и вовсе любовь пришла.
А расчет – что ж, без расчета царям нельзя. Им за страну ответ перед Богом держать. Перед Богом за страну и за народ свой.
Шуршат тараканы во мху меж бревнышками. Как представит их Софья, краснорожих, как ей казалось, жесткоспиных, как чудилось, усатых и сухих, так и жарко становится под коленками. Сжалась в клубочек царица, округлые колени притянула к полным персям, стало теплее и уютнее. С царем, с великим князем в постели теплее, да занемог Иван, отдельно лег. Похрапывает на дальней постели, ближе к печке. А у неё свои мысли в голове. Как клубочком свернулась, так и детство вспомнила.
Она хорошо помнила последнего византийского императора, своего дядю Константина. Брал дядя её с собой в собор святой Софии.
Почему ей запомнилось, как мерзла она в огромном соборе? Может, время было зимнее, может нездорова была. А только потом лежала в постели, свернувшись клубочком, дрожала.
Плакала. Не вспомнить, чего плакала? Может, конец великого города предчувствовала? Ум то у неё детский, ранний. Все понимала и предугадывала.
А пал великий город в теплый день 29 мая 1453 года. Только Софьи уж не было в Константинополе. Увезли её в Морею, на Пелопонесс, к отцу, Фоме, деспоту Морейскому, брату царя. И уж там слушала она рассказ как пал великий город, как погиб в бою царь Константин в проломе у ворот святого Романа, пытаясь преградить путь врагам…