Иисус неизвестный
Шрифт:
О, если бы мы только могли сказать, как разбойник на кресте:
помяни меня. Господи, когда приидешь в царствие Твое!
мы, может быть, услышали бы:
сегодня же будешь со Мною в раю. (Лк. 23, 42–43.)
Не завтра, не через две тысячи лет, а сегодня, сейчас, — в этом вся Блаженная Весть, Евангелие.
О, если бы мы только поняли, что значит:
да будет воля Твоя и на земле, как на небе, —
мы, может быть, спаслись бы, и с того самого места, в ту самую минуту, где и когда поняли бы это, начался бы для нас путь к царству Божию; если бы мы только поняли, что нам, может быть, больше, чем кому-либо, за две тысячи лет христианства, сказано:
люди будут издыхать от страха и ожидания бедствий, грядущих на вселенную, ибо силы небесные поколеблются.
… Когда же начнет сбываться то, тогда восклонитесь и подымите головы ваши, потому что приблизилось избавление ваше. (Лк. 21, 26–28).
Ужас конца для одних — радость избавления для других: в этом вся Блаженная Весть о царстве Божьем.
Ужас христианского человечества в том, что миром овладели сейчас, как никогда, не злые люди и не глупые, а совсем не-люди — человекообразные, «плевелы», не-сущие, не только русские, но и всемирные слуги Мамоновы-Марксовы, гнусная помесь буржуя с пролетарием. И люди запуганы так, что уже не смеют быть людьми и спешат потерять человеческое лицо свое, чтобы сделаться такими же безличными, как те, над ними царящие «не-люди». Больше, может быть, и сейчас людей, а человекообразных меньше, чем это нам кажется; но сплоченные в дьяволову церковь — Всемирный Интернационал, они всемогущи, а люди бессильны, безвластны, потому что разрозненны: Церкви Вселенской, единственного места, где могли бы они соединиться, все еще нет. Вот почему, если дело христианского человечества и дальше пойдет, как сейчас, то человек, потеряв лицо свое окончательно, приобретет насекомообразную мордочку, и кучка термитов-титанов (такими кажутся они запуганным людям), или даже один из них, единственный, станет во главе человеческого термитника, что и будет концом всемирной истории, — царством Не-сущего.
«Не-люди» делают с людьми уже и сейчас то же, что с русскими удельными князьями делали татаре Золотой Орды: кладут их на землю в ряд и, придавив досками так, что хрустят у них кости, садятся на них и, празднуя победу, пируют. Выбиться из-под не-людей, вскочить и увидеть, как те опрокинутся навзничь, и прахом и пылью рассыплются, — вот уже всем людям понятное, простейшее начало царства Божия.
Не-люди хоронят людей заживо, а те и пошевелиться не могут, как в летаргическом сне. Сон встряхнуть, встать из гробов и увидеть, как могильщики сами в вырытую ими яму рухнут, — вот опять понятное всем, начало царства Божьего.
Если Богу и нам будет угодно, то, может быть, завтра, когда нас ударят по одной щеке, мы подставим другую; но сегодня, может быть, святее и праведнее вспомнить, что здесь еще, на земле, в истории, Страшный Суд начинается; здесь еще услышат не-люди приговор:
идите от Меня, проклятые, в огонь вечный. (Мт. 25, 41).
И пойдут, и сгорят, и ничего от них не останется, кроме кучки смрадного пепла. Это увидеть — тоже понятное нам всем начало царства Божия.
Грешные Царство начнут — кончат святые.
Меч обоюдоострый да будет в руке их, для того чтобы совершать мщение над народами, суд над племенами (Пс. 149, 6–7),
… Господи! вот здесь два меча. Он сказал им: довольно. (Лк. 22, 38.)
И один из них ударил раба первосвященникова и отсек ему правое ухо. (Лк. 22, 50).
Не было бы, может быть, и христианства, если бы Господь не сказал Петру:
вложи меч в ножны (Ио. 18, 11);
но, если бы Петр не обнажил меча, может быть, тоже христианства бы не было.
Завтра, может быть, святые падут от меча, но сегодня праведно и свято обнажат они меч на овладевших миром не-людей. Сущих против не-сущих крестовый поход — тоже понятное всем людям начало царства Божия.
Были святые, одинокие, от мира ушедшие, безвластные, бессильные; будет «народ святых»:
Царство, и власть, и величие царственное дано будет народу святых. (Дан. 7, 27.)
Так же, как сейчас правит миром «народ окаянных», «Всемирный Интернационал», будет править «народ святых».
Будут царствовать с Ним (Христом) тысячу лет (Откр. 20, 6),
еще до конца мира, — во времени, в истории.
Все это и значит: с того самого места, в тот самый миг, где и когда мы это поймем, начнется для нас путь к царству Божию, и, если оно еще не наступит, то приблизится безмерно уже здесь, на земле, в каждой точке пространства и времени.
Буду ходить пред лицом Господним на земле живых. (Пс. 114, 9).
Если мы это поймем, то сердце наше — размагниченная стрелка на компасе, снова намагнитится, дрогнет и обратится к магнитному северу, — царству Божию; снова почувствуем мы, что «близко, при дверях»: «не прейдет род сей, как все это будет», по непреложнейшему слову Господню:
небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут. (Мт. 24, 35).
Только бы не успокоиться на большой дороге, как дома, — в Церкви, как в Царстве.
«Ищущий да не покоится… пока не найдет; а найдя, удивится;
удивившись, восцарствует; восцарствовав, упокоится». [565]
Первые точки царства Божия теплятся уже и сейчас, как первые звезды в ночи.
Все, или почти все наше искусство — «Не-божественная Комедия», притча о царстве Не-божьем. Но если было в средние века и еще за много веков до христианства, в древних мистериях, иное искусство, то, может быть, и снова будет.
565
Clement. Al., Strom, 11, 45, V, 14, 57 — Resch, Agrapha, 70.
Иная Десятая Симфония иного Бетховена, может быть, восславит уже не древний хаос, а новый космос, новое небо и землю, — царство Божие.
Все, или почти все наше знание учит нас биться головой об стену, голую или обитую подушками, как в одиночной камере для буйных помешанных, — о «закон тождества» — смерти. Но если было иное знание, от Гераклита до Паскаля, ломающее стену, то, может быть, и снова будет.
В ночь самоубийства, уже с холодком пистолетного дула на виске, вспоминает бесноватый Кириллов «минуты вечной гармонии»; вспоминает и то, что понял в одну из них: почему Ангел Откровения «клянется Живущим во веки веков, что времени уже не будет» (10, б): «время исполнилось — кончилось»; наступила вечность — царство Божие.
Мальчик влюбленный еще не знает, но, может быть, узнает, выросши, что в благоухании розы — дыхании уст возлюбленной — есть уже райское веяние новой земли и нового неба — царства Божия.
После изгнания, такого долгого, что мы успели в нем состариться, снова, может быть, вернемся мы в отчий дом; ранним утром откроем окно, всею грудью вдохнем росистую свежесть черемухи, такую знакомую, вчерашнюю, как будто чужбины вовсе не было; вслушаемся в райский щебет только что проснувшихся птиц; вглядимся в голубое, без единого облачка, небо, такое же далекое — близкое, как в самом раннем детстве, — и вдруг поймем, что значит: