Иисус неизвестный
Шрифт:
В этом — великий скрытый, но тем более неодолимый, «соблазн», skandalon, не только первых веков христианства:
вся его история до наших дней определяется замедлением Царства, отсрочкой Конца, вольным или невольным от него отречением, убылью в христианстве эсхатологии. Слишком очевидным казалось, что конец всемирной истории отменен ее продолжением; сверхъестественный ход ее опровергнут естественным, вечность — временем.
Где обетование пришествия Его? Ибо с тех пор, как стали умирать отцы, от начала творения, все остается так же. (II Петр. 3, 4)
Это — (о кончине мира) — слышали мы давно; но вот, состарились, ждавши день за днем, и ничего не дождались. [547]
Если Конец не
547
Clement, I, Epist, 23, 3.
День один у Господа, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день. (Пс. 89, 5.)
Это знает Он, чувствует так, как никогда никто из людей не знал и не чувствовал. Все наши слова одноцветно временны, тусклы и серы; каждое слово Его, как та жемчужина царства Божия, переливается двумя цветами — розовым, теплым, земным, — времени, и голубым, холодным, небесным, — вечности.
Если бы доказано было с астрономической точностью, что в 16 — 17-м году кесаря Тиберия к земле приближалась комета, которая могла бы ее уничтожить, и, лишь в последней точке пути своего, увлекаемая силой притяжения окружающих небесных тел, пронеслась мимо земли; если бы доказано было, с такою же точностью, что в известный период времени, вероятно, очень близкий к тому, когда мы живем, та же комета вернется снова на ту же роковую точку и уже от пути своего не уклонится, взойдет над землей великим светилом Конца, в тот предреченный день, когда
земля и все дела на ней сгорят… воспламененные небеса разрушатся, и разгоревшиеся стихии растают (II Петр. 3, 10, 13);
если бы, наконец, доказано было, что один только человек на земле, Иисус, знал об этих двух возможных Концах, настоящем и будущем, но не знал, какой из двух совершится, то, может быть, мы поняли бы, что значит в устах Его:
время исполнилось — кончилось: близко, при дверях.
Нет, Иисус не ошибся: Он видел то, что действительно совершалось в мире — восходившее тогда, хотя еще не во внешнем, а только во внутреннем небе, в Его же собственном сердце, великое светило Конца, и знал безошибочно, что внешний Конец совпадает с внутренним, потому что Сын человеческий для того и пришел, чтобы эти два конца совпали в царстве Божием; знал, что люди могут войти в Царство сейчас, если только захотят; но захотят ли, не знал, в начале служения; лишь в конце узнал:
Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! Сколько раз Я хотел собрать детей твоих, как наседка собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели! (Мт. 23, 37.)
Это и значит: чудо царства Божия уже наступало, уже входило во время, в историю, и могло бы войти окончательно, если бы люди этого так захотели, как Он.
Лучше всех бывших и будущих историков знал Иисус царящий в истории закон необходимости — страшную силу человеческой слабости, косности, тупости, трусости, лжи, маловерия; но знал и то, что если преодолеть их людям невозможно, то «все возможно Богу» (Мк. 10, 27).
Нет, Иисус не ошибся: действительно, одну минуту, все в Нем самом, в людях и в мире колебалось, как на острие ножа, чтобы в следующую минуту упасть в ту или другую сторону, — в какую именно, — этого Он опять не знал — не мог, не хотел, не должен был знать, чтобы Своей и человеческой свободы не нарушить. Царство Божие, благой конец «дурной бесконечности» — всемирной истории, было действительно, одну минуту, так близко и возможно, как еще никогда, потому что только в те дни был на земле истинный Царь, Помазанник Божий, Христос; а в следующую минуту, когда люди отвергли Его, было оно так же далеко и невозможно. Мимо человечества Царство прошло, как чаша мимо уст. Две были чаши: страданий Голгофских и Царства Божия; та прошла мимо Сына человеческого, если бы не прошла эта мимо человечества. Знал Иисус, что есть две чаши; но мимо кого какая пройдет, не знал — не мог, не хотел, не должен был знать, до конца, до Гефсимании, где все еще молится:
да минует Меня чаша сия. (Мт. 26, 39.)
«Мог ли Он не лгать перед Самим Собою, говоря, в течение двух-трех лет служения Своего: „царство Божие наступит сейчас“», — спрашивает кто-то из левых критиков. [548] Этот нелепый вопрос показывает только, до какой слепоты доводит людей недостаток религиозного опыта. Надо бы спросить не «мог не лгать Иисус», а «мог ли лгать?». Не был ли Он умнее, чем это кажется левым критикам? На смех не только умным врагам своим, но и глупым детям, мог ли говорить сегодня: «царство Божие наступит сейчас», а завтра: «не сейчас», — если бы между сегодняшним и завтрашним днем не произошло что-то решающее, понятное всем: «и вы не захотели»?
548
M. Mauerenbrecher, Von Nazareth nach Golgotha, 1909, S 217.
Надо бы также спросить: легче ли два-три месяца говорить: «конец мира будет сейчас», чем два-три года? Или для Того, Кто вышел, хотя бы на одно мгновенье, из времени в вечность, нет вовсе такой ощутимой между временами разницы, как для нас, погруженных во время безвыходно? Что для Него значит «сейчас», нам трудно понять, потому что мы и Он говорим на разных языках: мы — на языке только времени, Он — на языке времени и вечности. В лучшем случае, мы видим один далекий, будущий Конец; Он видит их два: близкий, наступающий, — в первые дни служения Своего: «время исполнилось — кончилось», а в последние дни, — далекий, будущий:
это еще не конец… Проповедана будет сия Блаженная Весть царствия по всей вселенной, во свидетельство всем народам; и тогда придет конец. (Мт. 24, 6, 14.)
Как бы две меры перемежаются в Нем: мера Сына человеческого — время, и мера сына Божьего — вечность: если у Господа «тысяча лет, как день вчерашний», — миг, то две тысячи лет христианства — два дня — два мига.
Когда Иисус говорит: «близко, при дверях», то главное здесь не то, насколько близко Царство, а то, что оно будет наверное, как завтра наверное солнце взойдет, или сегодня наверное будет гроза, если туча надвинулась, и вдали уже сверкает молния. [549]
549
Joh. Weiss, Die Predigt Jesu vom Reiche Gottes, 69.
Полного знания о том, когда будет Конец, у Сына человеческого быть не может. С большею ясностью этого нельзя сказать, чем говорит Иисус:
Дня же того или часа никто не знает, ни Ангелы небесные, ни Сын; знает только Отец. (Мк. 13, 32.)
Сыну открыл Отец все, кроме этого. В этой единственной точке надо было Сыну отделиться от Отца, чтобы войти из того мира в этот, из вечности во время, — жить, страдать и умереть. Если бы знал Иисус наверное, что Конец сейчас, или также наверное знал, что не сейчас, то, в обоих случаях, не возвестил бы Блаженной Вести так, как возвестил; не жил бы и не умер так, как жил и умер. Самое беззащитное, открытое, уязвимое место в сердце Его, самое человеческое в Сыне человеческом, родное людям, близкое, братское, — это незнание: сейчас или не сейчас Конец. Это вольное незнание, как бы отпадение, отречение Сына от Отца, — может быть, величайшая, неизреченнейшая из всех Его жертв. Здесь главная, тайная мука Его, сомнение, искушение, до креста неодолимое; начало страданий — Страстей Господних; здесь же Гефсиманское борение, агония не только Христа, но и всего христианского человечества: