Икона
Шрифт:
— Я хочу написать признание, — заявил торговец.
Фотис глубоко вздохнул. Голос его оставался спокойным.
— Послушай, что я тебе скажу. Я буду отрубать тебе пальцы, один за другим, пока ты не скажешь мне, где прячется твой ублюдок и что ты сделал с иконой.
— Я хочу написать признание, — настаивал Стаматис дрожащим голосом. — Я все вам расскажу, но я хочу, чтобы это было на бумаге. И пусть она хранится у капитана, тогда хоть один честный человек будет знать правду.
— Я буду ее знать, если ты наконец заговоришь, — ответил Элиас, почувствовав при этом, как Змей пронзил
— Нет-нет, это должно быть на бумаге. Чтобы вы могли доказать, что я это сказал. Люди сейчас не доверяют словам.
Старый вор затеял какую-то игру. А может, просто тянул время. Элиас решил согласиться на этот блеф.
— Ладно, пиши.
Фотис с отвращением фыркнул, но не стал спорить со своим подчиненным. Может, решил, что капитан лучше его знает, как расколоть торговца. А может, боялся того, что расскажет Маврудас в присутствии Элиаса, если слишком сильно на него надавить. Элиас понимал, что если бы не пришел сюда вовремя, ситуация с допросом уже приняла бы скверный оборот — хотя и сейчас такая возможность все еще оставалась. И может быть, это было бы правильно. Стаматис тянет время: Коста — если Фотис не ошибся на его счет — еще не успел далеко уйти.
Стаматис вытащил из стакана огрызок карандаша, а из-под стола замусоленный кусок коричневой бумаги и начал писать. Фотис рискнул выглянуть из окна, и Элиас придвинулся к нему совсем близко:
— Быстро ты сюда добрался.
— Да. — И больше ни слова. Это было одним из основных правил Змея: никогда не оправдываться, никогда не переходить в оборону. Этот ответ, как его ни толкуй, ничего не значил. В то же время было совершенно естественно, что коллеги-офицеры обсуждают провал операции, не говоря уже о выработке новой стратегии, и Элиаса не могла не беспокоить молчаливая сдержанность Фотиса.
— Где сейчас мои люди? — спросил он.
— На небольшом холме над северной дорогой.
— Так близко? У Мюллера пятьдесят человек.
— Церковь южнее. Он считает, что ты еще там. Он не станет разделять группу, чтобы нанести удар севернее. Во всяком случае, не ночью.
— Он может вызвать подкрепление.
— Его присутствие здесь не предусмотрено, — ответил Фотис. — И это даже не его люди. Он пришел торговаться, а не сражаться. В любом случае твои люди догадаются рассеяться, если немцы что-нибудь предпримут.
— Кого ты оставил за старшего?
— Того, которого ты выбрал, — Гиоргиоса. Что произошло в церкви? — наконец спросил Фотис.
— Потом расскажу, — ответил Элиас. Эту игру вполне можно вести вдвоем. Кроме того, не мог же он сказать, что совсем ничего не знает о том, что произошло в церкви. — Ты уверен, что икона у этого?
— У тебя есть другие соображения?
— Странно, что ему удалось ускользнуть незамеченным. А икона? Может, она просто сгорела?
— Не думаю. Мне кажется, этот подонок, уходя, поджег все, чтобы скрыть следы.
— Ты же сказал, что он вышел во время пожара.
— Он поджег фасад, чтобы отпугнуть Мюллера, а сам улизнул через другой выход.
— А откуда он знал, что должен появиться Мюллер?
На лице у Фотиса появилось странное выражение: недоверие, граничащее с отвращением.
— Конечно
Ну разумеется. Тайный план разрабатывался давно. Все это время отец с сыном были на связи. Коста присутствовал и когда Элиас излагал Мюллеру свой план, и когда он через Стефано передавал послание Микалису, чтобы выманить того из церкви и задержать в безопасном месте, пока Мюллер будет забирать икону. Коста, человек, которому он доверял больше всех… Змей понял, что творится в душе Элиаса.
— Тебя обманули, мой друг. Парень шпионил в твоем лагере по просьбе старика.
— Ты знал об этом?
— Я понял это сегодня вечером. И ты тоже, не отпирайся.
Крик, раздавшийся у стола, заставил их вздрогнуть.
— Да будь оно все проклято! — кричал Стаматис, разрывая бумагу. — Будьте вы оба прокляты, но я не сделаю этого. Я не стану признаваться в том, чего не делал. — Он разорвал бумагу в клочки.
Фотис рванулся к столу, продавец швырнул обрывки ему в лицо, затем бросился к ножу. Драгумис попытался схватить нож и чуть-чуть не достал до лезвия рукой, но ему удалось схватить старика за запястье, прежде чем лезвие вонзилось ему в горло. Стол наклонился, пляшущее пламя свечи отбрасывало причудливые тени, пока эти двое дрались.
Элиас схватился было за пистолет, но решил, что выстрелы могут услышать. Тогда он взял веревку и, затянув ее на шее торговца, заставил того сесть на стул.
— Брось нож.
Нож со стуком упал на стол, и Фотис быстро подхватил его. Его глаза сузились от ярости.
— Достаточно. Привяжи его, одну руку оставь свободной. Сейчас мы получим ответы.
Капитан был свидетелем подобных сцен и раньше. Коммунисты, предатели — однажды даже немецкий капрал — привязывались к стулу, и Фотис начинал работать ножом. У пытки были свои преимущества. Времени было мало, а толстяк был явно не из тех, кто будет долго сопротивляться. И все-таки Элиас колебался.
— Привяжи его, — настаивал Фотис. Его спокойствие бесследно исчезло, лицо налилось кровью.
Раздался громкий удар в дверь, потом еще два.
— Это Марко.
Они опять накрыли свечу, и в дверь проскользнул плотный парень. Он кивнул Элиасу, но тот не обратил на него никакого внимания. Марко имел обычай появляться, когда намечалась грязная работа. Он был сыном пекаря из дальней деревни и не входил в отряд Элиаса, подчиняясь напрямую Драгумису. Фотис ли поработал над его воспитанием, а может, Марко был таким от природы, но он ничем не брезговал, для него не существовало слишком беспощадных приказов. Вначале Элиас считал, что подобного исполнителя он обрел в Косте, но Марко был единственный в своем роде. Может быть, причина в недостатке ума? Все-таки Коста был умен, черт бы его подрал.
— Что там происходит?
— Они собирают людей на площади, — ответил Марко. — Начали со стариков, а теперь хватают всех подряд, даже женщин. Наверное, слишком мало мужчин осталось. Мне повезло, что меня не замели.
— Ты убил кого-нибудь из немцев в церкви? — спросил Фотис.
— Одного, — ответил Элиас.
— Значит, на рассвете они расстреляют сорок человек. И еще повезет, если не сожгут всю деревню.
— Сволочи, — сказал Марко.