ИЛИ – ИЛИ
Шрифт:
– Добрый вечер, мисс Таггарт. Очень рады вашему возвращению. Я только что заступил на дежурство и, узнав, что вы вернулись, захотел поприветствовать вас лично.
– Большое спасибо. – Дэгни стояла в дверях, не приглашая собеседника войти.
– Я принес письмо, мисс Таггарт. Оно пришло с неделю назад, – начал помощник управляющего, опуская руку в карман. – На вид, похоже, важное, но, поскольку на конверте пометка «лично», его, естественно, не следовало пересылать вам на службу. Никто не знал вашего адреса, и, не имея представления о том, куда это письмо препроводить, я счел нужным положить
На конверте, который он вручил Дэгни, было помечено: «Заказное. Авиа. Курьером. Лично». Обратный адрес: «Эфтон, штат Юта, Ютский технологический институт, Квентину Дэниэльсу».
– О… благодарю вас.
Помощник управляющего, уловив, что голос Дэгни, деликатно маскируя учащенное дыхание, упал до шепота, а ее взгляд задержался на адресе отправителя, еще раз выразил свои наилучшие пожелания и удалился.
Дэгни направилась к Реардэну, вскрывая на ходу конверт. Остановившись посреди комнаты, она начала читать. Письмо было напечатано на тонкой бумаге. Прозрачный листок высвечивал черные прямоугольники абзацев, и сквозь них Реардэн мог разглядеть лицо Дэгни.
К тому времени, когда ее глаза заскользили по последней строчке, Реардэн уже точно знал, что произойдет в следующий момент. Дэгни бросилась к телефону, и он услышал, как она неистово накручивает диск. Потом дрожащим от нетерпения голосом она произнесла:
– Междугородный, пожалуйста… Свяжите меня с Эфтоном, штат Юта, Ютский технологический институт!
– Что случилось? – подойдя ближе, поинтересовался Реардэн.
Не глядя в его сторону, Дэгни протянула ему письмо; ее взгляд был прикован к телефону, словно она могла заставить его поспешить с ответом.
Реардэн начал читать:
"Уважаемая мисс Таггарт!
Я пытался довести спор до конца, боролся с собой три недели. Я не хотел этого. Я знаю, каким ударом это будет для вас, и догадываюсь, какие доводы вы бы привели, потому что перебрал их все, но я пишу, чтобы сообщить вам, что ухожу.
В ситуации, когда действует указ десять двести восемьдесят девять, моя работа невозможна, но вовсе не в силу обстоятельств, созданных его творцами. Знаю, что запрет на научно-исследовательские работы ничего не значил бы как для вас, так и для меня и что вы выразили бы желание ее продолжить. Но мне придется оставить работу, потому что я больше не хочу успеха.
Я не хочу работать в мире, который считает меня рабом. Я не желаю представлять какую-либо ценность для народа. Если бы я преуспел в воссоздании двигателя, я все равно не позволил бы вам поставить мое изобретение им на службу. Моя совесть не позволяет, чтобы творение моего ума приносило им успокоение и комфорт.
Я знаю, что, если бы мы успешно закончили работу, они с радостью присвоили бы этот двигатель. И ради такого будущего нам приходится скрываться, как преступникам, вам и мне, жить в постоянном ожидании ареста в любой подходящий для них момент. Но главное, с чем я не могу смириться, даже если бы согласился со всем остальным, вот что: для того чтобы сделать им бесценный дар, мы должны принести себя в жертву людям, которые, не будь нас, и не подозревали бы, что такой дар возможен. Я мог бы простить остальное, но, задумываясь об этом, говорю себе:
По правде говоря, я, как и прежде, хочу преуспеть в раскрытии секрета этого двигателя. Я продолжу работать над этой задачей ради собственного удовольствия – сколько выдержу. Но если я найду решение, оно останется моей личной тайной. Я не открою ее, чтобы ею не воспользовались в коммерческих целях. Поэтому я больше не могу брать у вас деньги. Утверждают, будто бизнес достоин только презрения, так что на самом деле эти люди должны бы одобрить мое решение, а я устал помогать тем, кто меня презирает.
Я не знаю, ни как долго продержусь, ни что буду делать. В настоящий момент я намерен остаться на своей работе в институте. Но если хоть кто-нибудь из попечительского совета или администрации напомнит мне, что отныне закон запрещает мне перестать быть ночным сторожем, я уйду.
Вы предоставили мне великолепную возможность реализовать себя, и, если я причиняю вам боль, мне следует просить у вас прощения. Думаю, вы любите свою работу так же, как я любил свою, и вы поймете, что подобное решение далось мне нелегко, но я не мог его не принять.
Я испытываю странное чувство, когда пишу это письмо. Я не хочу умирать, но оставляю этот мир и пишу что-то вроде предсмертного письма самоубийцы. Поэтому я хочу сказать, что из всех, кого я знал, вы единственная, с кем мне жаль расставаться.
С глубоким уважением Квентин Дэниэльс".
Когда Реардэн поднял глаза от письма, он услышал, как Дэгни повторяет телефонистке срывающимся от отчаяния голосом:
– Продолжайте набирать номер!.. Пожалуйста, продолжайте набирать номер.
– Что ты ему скажешь? – спросил Реардэн. – У тебя нет никаких доводов.
– У меня не будет возможности поговорить с ним! Сейчас его уже, наверно, нет. Письмо написано неделю назад. Уверена, что он исчез. Они заполучили его.
– Кто его заполучил?
– Да, я не кладу трубку, продолжайте!
– Что ты скажешь ему, ответь он на твой звонок?
– Я умоляла бы его продолжать брать у меня деньги без каких-либо ограничений или условий. Просто чтобы у него были средства продолжать работу! Я пообещаю ему, что, если мы все еще будем жить среди бандитов к тому времени, когда он решит эту проблему, если он вообще ее решит, я не стану просить его передать двигатель в мое распоряжение, он может даже сохранить свой секрет. Если к тому времени мы будем свободны… – Она замолчала.
– Если мы будем свободны…
– Сейчас мне нужно от него только одно: я не хочу, чтобы он бросил все и исчез, как… как все. Я не могу допустить, чтобы он попал в их руки. Если еще не поздно, о Боже, я не хочу, чтобы они заполучили его!.. Да, да, продолжайте набирать номер!
– Что нам это дает, даже если он продолжит работу?
– Именно об этом я и буду умолять его – просто продолжать работу. Может быть, нам никогда не представится возможность использовать этот двигатель. Но я хочу знать, что где-то на земле еще работает гений, что еще есть надежда на будущее. Если мы сейчас забросим работу над этим двигателем, то, кроме Старнсвилла, впереди у нас ничего не останется.