Или все, или...
Шрифт:
Усталый? Скорее измученный – от снедающей ее день и ночь тоски по нему, с которой она безуспешно боролась.
– Я прекрасно себя чувствую. – Она лучезарно улыбнулась, полная решимости сохранить свою тайну любой ценой. – Хотя, конечно, работа отнимает много сил и нервов. Кстати, мне надо обсудить с вами несколько вопросов. Нам придется, кажется, пересмотреть…
– Не сейчас, – оборвал он ее, подняв руку ленивым и в то же время властным жестом. – Посвятим эти выходные только друг другу. Скоро наступит понедельник, и вы снова станете той деловой, энергичной дамой, которую знают и любят в «Бержике и сыне».
– Не
Тот вечер был началом двух безумно счастливых дней. Поразительно, но Хок сдержал свое обещание – кроме одного поцелуя, который, как он ее уверил, не считался, между ними ничего не произошло.
В субботу Хок заехал за ней домой ни свет ни заря. День обещал быть погожим, поскольку ноябрьскому холодному, но яркому солнцу после недели проливных дождей было дозволено, наконец, искупать все в своих лучах. Низкий и длинный спортивный автомобиль, взятый Хоком напрокат, жадно поглощая километры, мчал их в Дижон – главный город Бургундии, одной из французских провинций, где средневековый мир сохранился во всем своем великолепии.
Позавтракали они в маленьком мотеле жареной ветчиной и бутербродами с сыром и попробовали божественно вкусные песочные корзиночки, наполненные каштановым кремом, кофейным мороженым и миндальной пастой и покрытые молочным шоколадом. Но, может, такими они казались потому, что рядом был Хок, и временами Джоанне становилось страшно – несмотря на радостное возбуждение, владевшее ею. Ведь все это рано или поздно кончится.
В Дижоне они остановили машину на краю старинной торговой площади, и Хок купил им по огромной порции фисташкового мороженого.
– Начнем нашу экскурсию? Можно сходить в музей изобразительных искусств, а потом, если захочешь, посмотреть на Моисея у Источника. Это впечатляющая статуя, очень трогательная.
– В самом деле? – Она слизнула каплю мороженого с уголка рта, а блестящие глаза Хока проследили за движением ее розового язычка. – Мне все равно, куда идти.
– Как приятно, когда красивая женщина покладиста, – усмехнулся Хок и предложил прогуляться вечером но парку. Джоанна беспокойно взглянула на него. Она уже заметила этот парк несколько раньше. Это место было идеальным для влюбленных парочек – полное укромных беседок, крошечных фонтанчиков и скамеек, скрытых в живописных уголках.
– Даже не знаю. – Две рюмки несравненного местного вина, которые она позволила себе за ужином, не способствовали должному самоконтролю.
– А я знаю. – И он разрешил ее сомнения, крепко взяв ее за руку и подняв со стула. И снова Джоанна испытала восторг перед его силой и мужественной грацией. За ужином она видела, как на Хоке то и дело останавливались женские взгляды. Большинство из этих женщин думали, конечно: «Ну что он в ней нашел?» Но именно ей он предложил пойти прогуляться с ним…
Опьяненная этой мыслью, Джоанна вышла в сад, но стоило свежему ночному воздуху овеять
Когда Хок взял ее за руку, ее мозг лихорадочно заработал. Она знала, что он не верит в брак, даже не захочет попытаться. Для него она – мимолетная прихоть, ну, может быть, своим упорным сопротивлением ей удалось на время разжечь его желание. Нельзя сбрасывать со счетов и то, что она оказалась полезна для «Бержика и сына». В действительности он эгоист, человек, не признающий ни перед кем обязательств. И его это устраивает.
– О чем задумались?
Его голос был глубоким и мягким, и эта мягкость побудила Джоанну ответить прежде, чем она успела обдумать свои слова:
– О моей матери.
– Вам ее не хватает? – спросил он без тени удивления, хотя вряд ли ожидал именно этого ответа.
– Не могу сказать, что не хватает – в том смысле, который вы в свой вопрос вкладываете. Мы не были с ней близки, – ответила Джоанна с горькой искренностью.
В этой части парка все вокруг дышало очарованием и тайной. И когда он увлек ее вслед за собой на резную деревянную скамью, Джоанне показалось, что они двое – единственные люди на земле. Было поразительно тихо, ни единый звук не нарушал покоя ночи.
– Расскажите мне о себе, о своем детстве, – сказал Хок, и именно эта странная сонная тишина помогла ей разговориться.
Хок был хорошим слушателем – чересчур хорошим, поэтому, когда она минут через двадцать замолчала, у нее появилось чувство, что она сказала гораздо больше, чем хотела.
– Мне очень жаль, Джоанна. – Ему в самом деле было жаль ее, и в то же время он испытывал острую ненависть к женщине, которая бросила свою дочь.
– Сейчас все это уже прошло, – сказала она. Конечно, ему не понравилась ее откровенность, подумала она с запоздалым раскаянием. Ей не следовало всего этого говорить.
– Нет, не прошло, – сказал он все тем же грозным тоном. – Каждому ребенку необходимо чувствовать себя любимым и нужным.
– А вы это чувствовали? – В другое время она не решилась бы задать такой вопрос, но сейчас это не казалось невозможным, а ей хотелось увести разговор от своей персоны.
– Моя мать была из тех женщин, цель жизни которых – счастье окружающих. Вся ее жизнь вращалась вокруг моего отца и меня и ее родных. Можно сказать, ее злейшим врагом была она сама.
– Оттого, что она любила свою семью? – удивилась Джоанна.
– Слишком любила – по крайней мере моего отца. – Он провел рукой по волосам. – Она никогда – ни словом, ни поступком – не обнаруживала перед ним боль, которую он ей причинял. Я считаю, что подобное чувство не может называться любовью – это одержимость, худшая из его форм.
– Вы так говорите просто потому, что не признаете самого существования любви, – возразила Джоанна. – Может, она считала, что то короткое счастье, которое она с ним испытала, стоит всех последующих страданий.
– Тогда она была дурой! – Эти слова вырвались из самой глубины его души, голос был грубым и прерывистым. – Такой же, как и ваша мать. И я уверен, что то, что моя мать чувствовала к моему отцу, а ваша – к ее мужьям и любовникам, было одержимостью, а не любовью. Не могу согласиться… – Он замолчал, и на его скулах заходили желваки, потом заговорил снова: – Впрочем, какого черта? Все это уже давно не имеет значения.