Илларион
Шрифт:
– Ноль! Ни строчки, ни словечка!
Сбегая от дебрифинга о провале писательской операции, Айзек поднялся с кровати и двинулся в сторону ванной. Его движения были вялыми и медлительными, потому Феликс успел атаковать друга очередным вопросом, пока тот не скрылся за дверью санузла.
– Скажи, алкоголем ты пытаешься настроить компас вдохновения? Подобрать ключ к вратам Трисмегиста?
– Конкретно вчера алкоголь стал ключом к беседе с людьми из бара, – перебивая шум воды из крана, донесся ответ. – Знаешь, к каким очевидным выводам я пришел? Чем скучнее жизнь человека, тем важнее, интереснее и необычнее ему кажутся всякие мелочи, возникающие под влиянием случайных обстоятельств. Как будто человек защищается от осознания никчемности своего существования и наделяет жизнь иллюзией значимости, посыпая абсолютно посредственные вещи пудрой исключительности,
– Что я могу сказать, дружище? – Развел руками Феликс. – Если ты ищешь материал для книги среди первых встречных, то планку притязаний для них ты задрал – будь здоров. Не каждый гимнаст допрыгнет.
Заместитель не удивился намерению друга незамедлительно покинуть Осло и направиться в следующий пункт их путешествия, о котором, как и полагается человеку, не строящему планов дальше, чем на ближайшие десять минут, писатель не знал ровным счетом ничего. Феликса ничуть не беспокоила неопределенность спутника, ведь свою уверенность относительно ближайшего будущего он всегда носил с собой и никогда не отпускал в свободное плавание. Без нее обычный день потерял бы свою структуру, а главным образом – осмысленность в общей схеме жизни. Каждое действие должно к чему-то вести, иметь завершение и конечный продукт, иначе оно лишь впустую тратит силы, которые можно пустить на более выгодные проекты. Придерживаясь этой простой и практичной позиции, Феликс, никогда не стоявший на анестезирующей стороне религии, исповедовал своеобразную веру в порядок, которая, по его мнению, была рецептом здоровой и продуктивной жизни. Эта самая вера и сейчас моментально корректировала маршрут в соответствии с капризами Айзека, внезапно велевшего остановиться то у озера Мьеса, то посреди полей, раскинувшихся у подножия вездесущих в Норвегии гор, то желавшего прогуляться по маленьким, ничем не примечательным поселениям, встречавшимся на пути. Вместо обычных семи часов до Тронхейма путь занял почти половину суток. Зато Айзек проверил гипотезу о положительном влиянии созерцания на вдохновение. Он пришел к выводу, что лицезрение шедевров природы не дает материала для вдохновения, а является своего рода зажигательной смесью для костра, абсолютно бесполезной без дров и спичек.
Наблюдения за глубинными потоками вдохновения в очередной раз заставили писателя сфокусироваться на той территории, куда ему стоит всецело перенести свои изыскания, – плоскость реальности. Притронуться к материи, сотканной из пьес повседневности, Айзек пытался не только через знакомство с первыми встречными, нераскрытыми книгами с заманчивыми обложками, но и через личное вмешательство в чужие истории. Он бродил ночами по оживленным улицам, вступал в разговор со всеми подряд, ввязывался в чужие конфликты, которые при этом пытливо изучал под видом благочестивого парламентера.
Каждый вечер, венец уходящего дня, впивался в глаза Айзеку опустошающей белизной листа без единой буквы, чистого, как сознание младенца. Отчаяние нависало над ним мертвым грузом, тянувшим на непроглядное дно его амбиции и самомнение. Чтобы не чувствовать той неподъемной ответственности перед самим собой за написание самой главной работы его жизни, Айзек напивался после каждого неплодотворного дежурства над клавиатурой ноутбука.
Несмотря на пестрое разнообразие и насыщенность путешествия разными самыми удивительными местами, жемчужинами архитектуры, культурными эпохами, детищами кулинарии, разными людьми, темами бесед, сценарий поездки не менялся – заселение в два номера в дешевом отеле, душ, новые носки и трусы – а после Айзек слоняется по городу словно неприкаянный, к вечеру садится за книгу, ничего не выходит, и он заливает в себя алкоголь, будто топливо – в бензобак самосвала.
Прокатившись по знаковым местам Швеции и Дании, к которым вдохновение Айзека также проявило оскорбительную глухоту, дуэт писателя и заместителя въехал на территорию Германии. Первой остановкой оказался прибрежный город Росток. Путь до него ни разу не прерывался внезапными остановками, поскольку Айз наверстывал в машине упущенные ночью часы сна. Затем были Гамбург, Бремен, Ольденбург – несмотря на мизерное расстояние между ними, в каждом из этих городов друзья проводили ночь, а наутро вновь отправлялись в путь.
Феликс бы удивился, если Айзек не заговорил о наркотиках в дороге среди полей тюльпанов и ветряных мельниц Нидерландов. Зашел он издалека: начал про промышленность и пивоварни, про сумасшедшие попустительские законы и легализацию проституции, а пришел к Кастанеде, трансцендентному опыту и самопознанию через психотропные вещества, содержащиеся в грибах. Заместитель резко оборвал писателя, не оставив никакой надежды на то, что ему удастся проверить галлюциногенный эффект грибов на себе. Именно по этой причине в Нидерландах они остановились лишь пару раз, чтобы пообедать, а заночевали уже в Бельгии, в Антверпене.
Под наблюдением Феликса, который, казалось, совсем не устал после долгого сидения за рулем, Айзек целый вечер выуживал из темницы вдохновения хотя бы парочку сюжетов. Нагулянный за день скудных перекусов аппетит пропал без следа, когда писатель открыл ноутбук в ресторане, размял пальцы и шею и прикоснулся к клавиатуре. Они многое повидали за последние три недели разъездов по Европе, материала для творческой обработки набралось предостаточно, и тем не менее это сырье, являясь уникальным, не имело нужного автору качества. Весь собранный материал был исключительным, ценным, неповторимым и по-своему грандиозным. Встречи с детьми в детских домах также произвели свой эффект, Феликсу следовало отдать должное. Айзек знал, что будет хранить эти незабываемые, курьезные, потрясающие, смешные, захватывающие, страшные, рискованные, счастливые и дурные истории из жизней других людей как драгоценные камни, но в то же время понимал, что они не могут лечь в основу его писательского детища. У них действительно получилось расшевелить задремавшую фантазию Бладборна, шестеренки его воображения с натугой двинулись и вновь закружились, вдыхая жизнь в механизм сочинительского станка. Однако, какой бы яркой и богатой фантазией ни обволакивались чужие истории, в них не было самого Айзека, и потому весь агрегат будто работал без смазки, истошно скрипя и не производя никаких деталей будущей книги. Фантазия работала безупречно только в призвании защитить своего хозяина от чего-то страшного, тревожного и опасного.
Феликс подозрительно глянул на нетронутую тарелку с остывшей пастой, а затем такой же взгляд перевел на самого Айзека, смотревшего в экран ноутбука со столь серьезной физиономией, будто он зачитывал правительственные коды для запуска ядерных боеголовок. Писатель машинально крутил между пальцев «Прометей» и даже не замечал повышенного внимания друга.
– В чем проблема? – прервал молчание Феликс.
– А? – Айзек отвлекся от монитора и вдруг вспомнил, что сидит за столом не один.
– Я говорю – в чем проблема?
– Какая проблема? О чем ты?
– Пошла четвертая неделя, а ты до сих пор не написал ни слова.
– Ох, а я и не заметил! На все сто был уверен, что уже добрую половину книги настрочил, пока ты навещал детишек в приютах! – раздраженно отшутился Айзек. Приятель замялся, заерзал на стуле, словно что-то острое там так и норовило проделать дырку в его брюках.
– Я до сих пор не поблагодарил тебя за то, что ты составил мне компанию…
– Забей, Феликс, – пристыженно отмахнулся писатель. Когда похмельная версия Бладборна наслаждалась лицезрением детских улыбок, версия Феликса, не менявшаяся ни под каким предлогом, проверяла детские дома на соответствие всем стандартам качества. – Признаться, дружище, посещение приютов, было чуть ли не самым ценным опытом за всю поездку. Так что это мне следует благодарить тебя. Я все равно бы ничего не написал, сиди я вместо того за компом хоть с утра до ночи.
– Благодарность принята. Айзек, не увиливай от ответа. В чем все же проблема? Почему ты не можешь писать? – Феликс всегда казался Айзеку взрослее него самого, и его грозный родительский взгляд знаменовал скорое наступление нравоучений. Именно авторские нравоучения и регулярные пинки под зад от Феликса мотивировали Айзека так быстро справиться с трилогией-антиутопией. Теперь же все было иначе, правила игры поменялись. На интуитивном уровне Айзек понимал, что Феликс не в состоянии ему помочь. – Пожалуйста, без туманных терминов.