Иллюзия отражения
Шрифт:
– Вас пугают ее обвинения?
– Меня давно ничего не пугает.
– Что вы хотите от меня? Все в этом письме – правда.
Сен-Клер сделал жест рукой. Из павильона объявился маленький человечек с папкой в руке, мелкой трусцой просеменил к Сен-Клеру, подал ему бумагу.
– Здесь распечатка вашего письма. Если здесь все правда, вы могли бы его подписать?
– Легко, – бросил я и поставил поданным мне пером размашистую закорючку внизу.
Человечек мгновенно убрал листок в папку и удалился, словно не было.
– Благодарю. Вы всегда все подписываете не читая?
– Отчего же? Я узнал буквы. Этого достаточно.
Сен-Клер встал, давая понять, что аудиенция закончена.
– Вас доставят, куда прикажете. – Помолчал, добавил: –
Барон простился кивком, развернулся и пошел прочь. Я посмотрел на океан. Он был окутан тьмой.
Глава 88
Так уж случается в жизни, что все мы снова и снова, как в ранней юности, оказываемся в начале пути. И прошлое в этот миг кажется мнимым, несущественным, а может быть, никогда и не существовавшим... И все, что некогда было для тебя неповторимым, важным, единственным, все, что было твоею жизнью, вспоминается сном, видением, миражом... И ты понимаешь, что изменился настолько, что тебе некуда уже вернуться... Ты изменился... Но и остался притом тем же, кем был всегда, – веселым и застенчивым мальчуганом, жаждущим дарить тепло и принимающим этот мир на веру – так, как только его и можно принимать.
Немногословный водитель доставил меня до нашего лагеря. Привычное место неожиданно поразило меня покинутостью и запустением. Я примостился за деревянным столом на терраске, зажег несколько свечей. Налил водки, посмотрел на огонь сквозь бокал... Пламя, казалось, заполнило его целиком... Нет, сегодня я не хочу мерзнуть.
Бокал я выпил в несколько глотков, закурил, попытался что-то разжевать, но голода не было вовсе. Как и опьянения. Я окинул взглядом оставленный всеми лагерь... Жаль, что так кончаются все сказки. И ничего не остается от выдуманного мира. Ничего.
Темнота обступила террасу со всех сторон, а я пил водку, курил, что-то напевал... Мне представлялись далекие века, ристалища рыцарей, бег орды, нагие танцовщицы в термах Рима, узкие улочки неведомых городов, занесенные снегом по самые крыши деревеньки – темные, пустые, замерзшие... А потом – узкие улочки античного города на самой окраине империи, мерцающие огни на дальних курганах, плеск волн о просмоленную палубу триеры... А я все бродил и бродил – бессонно, бессмысленно и беспамятно... А потом снова была темнота, и снова – метания по пустым улицам, среди обветшалых строений и оставленных домов... Иногда я выходил в белый, сияющий день, но он был полон стужи, а – потом тускнел от туманной изморози...
...А зимний день сияющ, светел,Искрист и бел.И я слоняюсь по столетьям,Как черный мел.И я болтаюсь по пустыням,Как черствый бред,И в хрустале зеркально стынетКристальный свет.Я в никуда из ниоткудаУстал брести.И сыплют годами минутыВ сухой горсти.И падает капель бесцельноВ пожухлый снег.И кажется, что беспредельноУтерян век.Или – все наши мысли о несостоявшемся – всего лишь дань нашей убогой гордыне?.. Порою я поднимал голову, смотрел на танцующее пламя оплывающих свечей... И знал, что там, в бесконечной вышине, блещут звезды, неуязвимые в бессмертном своем величии... И я чувствовал нездешнюю полынную горечь, будто все лучшее в жизни я так и не смог уберечь... А потом она становилась грустью, мучительной и сладкой... И в памяти снова клубились обрывки мелодий, образов, стихов, странных в этом мире, как воспоминание о снеге...
В чужой стране, в чужом миру похмелье,Хоть не было ни свадеб, ни поминок,Хоть не было безделья и веселья,А были только нити паутинок,Летящих по безвременью и лету —Чуть бабьему, девичьему, хмельному...Тогда вступала осень в царство света,Тогда зима по году шла иному,Тогда метель по первой голосила,Тогда любовь была желанней хлеба,Тогда ты косы девичьи носилаИ улетать умела в просинь неба...К вишневому утерянному летуЯ вновь бреду черешневой тропоюИ снова жду у времени ответа,И верю, что чего-то в жизни стою.И я вдруг понял, что все, что дано нам испытать и почувствовать в этом мире, – дано навсегда, и всякий путь – просто путешествие из лето в лето... И мы идет по нему, обретая то, чего потерять нельзя.
Эпилог
От забытья я очнулся затемно. Прямо передо мной на струганой столешнице лежал конверт плотной бумаги. Накануне его не было. В него было вложено письмо.
«Дорогой Олег! Мы крайне признательны вам за всестороннее и полное расследование обстоятельств гибели Эдгара Сен-Клера. Проявленные вами ум и отвага достойны самой высокой моральной оценки. Мы сочли справедливым и настояли на том, чтобы вам были переданы три миллиона фунтов стерлингов; не сочтите эти деньги извлеченными из недостойных источников: это десятая часть страховой премии, какую получит господин Сен-Клер после гибели Эдгара. Подписанное вами письмо ко мне, заверенное нотариально, явится для этого достаточным основанием.
Поскольку нам неизвестен номер вашего текущего счета, мы взяли на себя смелость открыть таковой на ваше имя в «London City Bank». Полученные средства вы можете не указывать в налоговой декларации, поскольку они оформлены как дар семейства Аленборо, и все необходимые формальности наши адвокаты завершили в соответствии с законом. Ваша Элен Аленборо.
P.S. Дорогой Олег! Господин Сен-Клер в моей беседе с ним назвал вас дерзким и был крайне раздражен; у нас сложилось впечатление, что он не желает попустить то, что показалось ему дерзостью; мне пришлось поговорить с ним совершенно непредвзято: семейство Аленборо располагает значительным влиянием, чтобы оградить любого, кто заслужил наше покровительство, от всяких попыток нанести ему вред каким бы то ни было способом. По здравом размышлении барон Сан-Клер с нашими доводами согласился. Он хорошо знает Старый Свет; правила не дано нарушать даже ему. Прошу не счесть наше покровительство чем-то оскорбительным для вас: просто вы нам понравились. В этом мире осталось не так много людей цельных и благородных.
Этим же вечером я приняла решение покинуть Саратону навсегда. Здесь слишком многое тяготит мою усталую память; я решила вернуться домой. Мы всегда будем рады видеть вас у себя, в поместье Аленборо, графство Кент, Англия.
Дорогой Олег! Не буду вам напоминать, что деньги не приносят счастья; они просто дают иную степень свободы; надеюсь, вы сумеете распорядиться этой свободой с присущим вам достоинством. Ваша Э. А.».
Чуть поодаль я увидел другой конверт, потолще, прижатый к столу керамической пепельницей. Открыл. Там были все документы на счет, открытый на мое имя в лондонском банке.