Иллюзия смерти
Шрифт:
Я лежал на портфеле и, как уж мог в таком вот нежном возрасте, раздумывал, почему так привязался к этой девочке. Ведь вокруг много других. Красивее Галки, смешливее, проще. Я тут же вспомнил, что даже в школе сверстниц Галки всегда называли девушками.
«Значит, она — девушка. А я как был мальчиком, так за эти недели им и остался. Я остаюсь прежним, меняются лишь вещи вокруг меня. Например, исчез ранец, и появился вот этот портфель. А она уже была девушкой. Еще до встречи со мной. Быть может, этим и объясняется ее уход? Лучшим в городе, по ее мнению, был я. Но это лучшее не оказалось
Почему так? Уходят все, к кому ты привязываешься!.. Если Бог отца Михаила и вправду всемогущ, то он, наверное, прилагает немалые усилия, чтобы сузить круг людей, живущих рядом со мной. Ему зачем-то требуется мое одиночество. Вот я лежу сейчас один, в траве, среди жужжащих шмелей и треска стрекоз. И Бог отца Михаила, надо полагать, очень этим доволен. Он отвел от меня всех, кроме самых близких: отца с мамой и деда с бабушкой».
Была у меня еще одна бабушка, по отцовской линии, но она жила в большом городе и в наших краях гостила редко.
Глава 12
Каждая поездка в большой город воспринималась мной как торжество. Я тщательно готовился к ней. Но что такое в моем возрасте тщательно готовиться? Это значит проводить все время до отъезда в беспокойном ожидании удовольствия, доводя себя до мучительных экзальтаций и мешая действительным приготовлениям взрослых.
В большом городе нас должна была встречать бабушка. Ей нравились наши приезды, и она гордо сообщала во дворе, что в гости к ней пожаловала вся родня. Не только сын, впопыхах, словно невзначай, как это часто бывало у ее соседей, а целенаправленно — к ней, издалека, сын со снохой, внуком, да еще и сватами. Я плохо разбираюсь в этой межродовой иерархии, и слово «сват» для меня такое же неуместное название деда, как и «сноха» — для мамы.
«Москвичу» не перевалило и за год. Белый как невеста, он стоял в гараже и являлся семейной ценностью. Нет, зря Машкина мать в свое время дала мне такой необдуманный отлуп…
Половина всех разговоров во время езды обычно выглядела так:
«Сынок, сядь, не стой между сидений», — говорил отец.
«Так ему ничего не будет видно», — вступался за меня дед.
«Сынок, сядь», — отец.
«Внучек, стой», — дед.
Борьба поколений за право обладания привязанностью потомков свойственна многим семьям. Я это знал. Сашка рассказывал, что дед ему тоже разрешает больше, чем отец. Но мне казалось, что именно в моей семье такая схватка велась без всяких компромиссов.
Расположение в машине противоречивых, но горячо любимых друг другом родственников было строго регламентировано. За рулем, понятно, сидел отец, а рядом с ним всегда дед, который либо комментировал ошибки владельцев встречного автотранспорта, либо пытался включиться в процесс управления «Москвичом». Происходило последнее, разумеется, дистанционно, в рамках полезных советов.
С одной стороны, я понимал деда, который водил «Жигули», пахнущие внутри иначе, чем наша машина. Пять лет водительского стажа против восьми месяцев отцовского. В то же самое время я обожал отца, который до поры до времени молчал, словно не с ним разговаривали. Дед мой, как уже известно, человек цельный и упрямый. Если такие черты его характера выразить геометрически, то это будет очень похоже на знак бесконечности.
Мой отец тоже человек цельный. Спортивной выдержки ему не занимать. Но по сравнению с тестем — вот еще одно слово, которое мне не нравилось: «тесть» — он часто выглядел беспомощным ребенком.
Все и всегда заканчивалось одинаково. Дорога до большого города занимала два часа. Отца хватало обычно на две трети этого пути.
Километров за сорок до конечного пункта он не выдерживал и без особого выражения, но четко и ясно произносил:
— Папа, идите на…
Это означало, что терпение водителя исчерпано до дна. Все, даже дед, знали, что в эти минуты отца лучше не беспокоить.
Дед замолкал и потом целый день не произносил ни слова. «Целый день» — это до первой стопки у сватьи. Оставшуюся часть дороги он демонстративно молчал и странно качал головой, произнося гневные монологи где-то глубоко внутри себя.
Только в такой вот ситуации я слышал из уст отца что-то нецензурное. В большой город и обратно мы ездили не часто, но не так уж и редко. Отец произносил свою сакраментальную фразу с такой тонкой интонацией и внутренним убеждением, что мама и бабушка не только не делали ему замечания, но и, как мне кажется, были благодарны.
В машине я усвоил одно странное правило. Если во время движения прикинуться спящим, то есть лечь на колени мамы и бабушки, то тебя будут считать хорошим ребенком. Если же всю дорогу шевелиться и перегибаться через сиденья, то можно заработать тумака от деда. Все у них нелогично.
«Сядь, сынок», — говорил отец.
«Стой, внучек», — командовал дед, но именно он и давал мне тумака.
Поди разберись в их планах.
Едва мы в этот раз отъехали от города, мной овладела шальная мысль. А почему бы первую половину пути, когда кругом леса, столбы и ничего больше, не притвориться бельчонком, впавшим в спячку, и не вскочить на подъезде к большому городу? Не могу же я быть ангелом без перерывов, то есть спать все время!
Я сладко зевнул, подогнул ноги и положил их на бабушкины колени.
— Вот и умница. Золотой ребенок.
Я так и думал.
Голову свою, рыжую и взлохмаченную, я уложил на колени мамы. Убаюкивающе шевеля пальцами, она ерошила мои волосы. Ощущение полной защищенности в этой машине, очарование отношениями и не выветрившийся запах нового автомобиля исподволь изменили мои намерения. Засыпать я не собирался. Но меня под воздействием маминых пальцев то словно поднимало, то опускало, голова чуть кружилась. Внутрь вползала предательская истома, противостоять которой я не находил в себе сил.
Мамины пальцы скользили по моим волосам как по струнам, нежно, едва касаясь. Находясь где-то между небом и землей, я наслаждался этой мелодией…
Уже и не вспомню, как долго это происходило. Скорее всего, я уснул и некоторое время провел в сладостном беспамятстве.
Пробуждение же мое в отличие от засыпания было страшным. Я испытал такой ужас, что на мгновение почувствовал, как от меня отлипает собственная кожа.
— Тормози!.. — слышал я громовой голос деда. — Выворачивай!.. Прими вправо!