Иллюзорея, или Иллюзорная реальность
Шрифт:
В воскресенье утром бар был закрыт до обеда, и Мила с удовольствием ходила в любимую булочную, церемонно здороваясь с местными старичками и дамами, и любезно раздаривала комплименты им и крошечным пирожным, выглядевшим как игрушечные копии сказочных тортов.
Мила смахнула хлебные крошки, оставшиеся на столе после завтрака, и выбросила их за окно. Стайка воробьёв, стороживших на соседней отцветающей сирени, жадно метнулась на долгожданный корм. Эту небольшую лужайку со свежескошенной травой, они называли птичьей столовой. После каждого приёма еды, если оставался хлеб, она всегда оставляла крошки своим любимцам – воробьям, синичкам и дроздам. Филипп посмеивался над её привычкой и говорил, что её любимые животные не приносят ей ни денег, ни
Птицы привычно дрались за последний кусок хлеба, но тут произошёл драматический поворот событий. В группу пухлых воробьёв спикировал певчий дрозд, нагло выхватив из клюва зазевавшегося воробьишки мякиш белого багета, и стремительно упорхнул в ближайший кустарник доклёвывать свою добычу. Расстроенные друзья защебетали и старательно выискивали оставшиеся крошки в траве, с надеждой заглядывали под лист алого мака, напоминавшего оторванный лоскут помятого красного платья. Мила решила оставить их без добавки.
В воскресенье на обед она всегда готовила лучшие, по правилам классической французской кухни, блюда. Но окунувшись в приготовление сложнейшего сырного яичного суфле, требовавшего сноровки, она мысленно очутилась в родном городе. Миле так давно хотелось навестить свой родной Саратов, увидеться с дочерью, с мамой и другими русскими родственниками и друзьями, но Филипп резонно считал, что такие поездки слишком затратны и кроме выслушивания постоянных просьб дать денег её родственникам, ничего не дают. Более всего он не любил её родительский дом: красное двухэтажное кирпичное здание с нелепыми балконами, петухами, курами и поросятами в сараях, пьющими соседями и недалеко расположенной товарной железнодорожной станцией, где днём и ночью были слышны свистки паровозов, стук сводимых вагонов и переклички уставших рабочих, матом направляющих свои железные игрушки в депо.
В небольшой квартире на втором этаже, давно овдовевшая мама жила со своими кошками-пенсионерками в советском прошлом. Она так и не поменяла свои любимый сервант 70-х годов и чехословацкую стенку начала 80-х на современную массивную или из плит ДСП, пропитанных формальдегидом, мебель. В серванте стояли фотографии внуков в смешных детских рамочках, украшенных цветочками, вырезанными из блестящих открыток; поздравительные почтовые карточки с Новым годом; красивые, но пустые коробки от конфет; хрустальные фужеры, чайные и кофейные сервизы эпохи позднего Брежнева. На кровати высилась стопка пухлых подушек с ярким и трогательным узором садовых цветов, которые когда-то вышила мамина старшая сестра, даже настенные ковры, в изобилии покрывающие полы и стены их скромного жилья, были ручной работы. Они были вышиты в разное время, разноцветными нитками, различными людьми. Растительный орнамент, птичьи лапки или по-детски неумелые вышивки вишенок напоминали Миле её жизнь, такую же витиеватую, иногда блестящую, красивую и оригинальную, а некоторые участки ей бы хотелось стереть.
Её муж всегда дружелюбно посмеивался над этим примитивным на его взгляд творчеством и хитро улыбаясь, с фальшиво-наивным выражением своих выцветших голубых глаз медово спрашивал:
– А почему Лидия Фёдоровна не повесит ковры, аутентичные творения великих мастеров, на потолок, чтобы их можно было лицезреть серыми утренними часами под волшебную музыку соединяющихся товарных вагонов?
У Милы была младшая сестра Варвара, Варюшка. Мама любила исконные русские имена. Да и её настоящим именем была не Мила, а Людмила, она специально его укоротила, и, как ей казалось облагородила. А потом, при благоприятных обстоятельствах, внесла изменения в паспорт. Имя Людмила напоминало ей полненькую бухгалтершу средних лет, с завитым чубом, золотыми зубами и сарделечными пальцами, ловко щёлкающими на деревянных счётах, похожих на массажер. Задорная Людка работала с мамой на швейной
Ах, её советская молодость, дефициты, очереди за всем, закрытый город, тайные дискотеки, выпускной на набережной, перестройка, взрослые причёски, первые влюблённости и «фирмовые» джинсы, милые подружки и добрые друзья, любимый фильм «Долгая дорога в дюнах», мечты и прочие давно забытые страсти, всё куда-то пропало, провалилось, местами стёрлось, как старый ковёр, и стало казаться сном, наваждением.
Глава 2 Алый парус
Мила безусловно обожала французскую кухню, культуру приготовления классических блюд, следовала всем правилам украшения и сервировки стола. В воскресенье она доставала самую красивую посуду и льняную, вышитую светло-серыми шёлковыми нитками, скатерть. На столе в огромном серебряном блюде, обложенном колотым крупно льдом, лоснились устрицы, открыть которых она попросила мужа. Их йодистый морской аромат очень бодрил. Далее шло весьма удачно приготовленное суфле, с очень нежной и воздушной консистенцией, тартар из авокадо и креветок и свежий зелёный салат, куда она добавила зёрна подсолнуха и мяту.
Различные сыры, ярой поклонницей которых она была уже очень давно, на воскресном обеде, в неукоснительном порядке, их количество должно было превышать более трёх. На десерт – малиновая тарталетка с песочным тестом, английским заварным кремом и свежими ягодами малины, к которым она также добавила листочки ароматной мяты, росшей в цветочном горшке на газоне перед домом. Миле нравилось смотреть на красиво приготовленные блюда, оригинально украшенные, с идеей декора, идеально совпадающей с темой обеда. Конечно же, такие изыски готовились не каждый день, но она старалась всегда хоть немного украсить даже банальное пюре или макароны, в любой салат можно внести немного фантазии и смелости, изменить стиль подачи.
После обеда Мила засобиралась на море. Без него она уже не могла существовать. Оно стало её лучшим другом и местом, где можно было свободно дышать, витать в облаках, медитировать и представлять будущее. Когда они в прошлом году на несколько недель уехали в гости к сестре Филиппа в Париж, она так скучала по лазурному морю, по его йодистому запаху, что по возвращению из пыльной и шумной столицы, она бежала к нему, как к долгожданному возлюбленному на свидание и заплакала, вздохнув наконец-то этот дерзкий и бодрящий воздух. Волны бились о берег и лёгкие хлопья пены летели в неё снежками. Она плакала солёными слезами нахлынувшего счастья и рассказывала, как она тосковала без него.
Хотя было ещё довольно прохладно, Мила сняла обувь и пошла босиком по песчаному пляжу, потом по кромке воды, ощущая всей кожей босых ступней приятную прохладность накатывающих и шуршащих волн, поющих свою вековую песню о безбрежности мира, о такой малости человека перед могучей стихией, о красоте и страсти, о творении и умирании…
Вдали заалел парус. Мила рассмеялась. Этого не может быть! Здесь иногда ходили парусники, в основном, спортивные, разрисованные различными рекламными проспектами, иногда белые с синей полосой, или сине-бело-красные, как французский флаг, а тут – настоящий алый парусник. Он мчался по волнам из Гавра, светлые портовые строения которого можно было рассмотреть в хорошую погоду.
– Парус, парус, расскажи мне, не ко мне летишь ли ты? Ты мне несёшь весточку от Грэя?
Мила смеялась радостно, как ребёнок, ей захотелось стать Ассоль. Она начала представлять в своём виртуальном мире, как прекрасный молодой капитан плывёт к ней, и наилучший оркестр играет прелюдию их встречи. Она уже различала его тонкий бледный профиль с вьющимися волосами, разглядела блестящие от нетерпения глаза за дымкой морской пыли, а она, вся такая воздушная и юная, стоит на берегу в длинном лёгком платье, таком же алом, как и паруса, и, протягивая навстречу руки, поёт гимн любви, сияет и трепещет от предвкушения встречи с любимым. Чайки летели к почти призрачному паруснику, и тоже что-то кричали.