Илья-богатырь
Шрифт:
И выспрашивали они монахов старых, помнивших те годы. И те отвечали.
– Игорь, дабы оборониться от врагов своих исконных, врагов, и по сей день сильных, – хазар, искал дружбы с Царьградом. С ним мир сотворил и на холме Перуновом клятву принес. Пятьдесят варягов-дружинников ту клятву удостоверили и сами поклялись…Но клялись они розно, ибо часть варягов была уже крещена. Потому в договоре есть слова новые:
«Пусть же крещеные и некрещеные не деразают нарушать мир с греками…»
Свенельд был язычник. Свенельд был военачальник, и дружина его, считавшаяся княжеской, была варяжской, языческой. И
А хотел он дружбу водить с хазарами – они цену хорошую за рабов давали, а Царьград с Игорем уговорились рабов друг у друга по малой цене выкупать: юношу или девицу добрую за десять золотников, середовича – за семь, старца да младенца – за пять… И хотя это касалось только греков и русичей, подданных князя, никогда таких низких выкупов за рабов не устанавливалось.
– Вот тут-то варяги с хазарами и стакнулись,.. – догадывались монахи. И виделся им князь, оставшийся без дружины и без дани, и грозные послы хазарские, приступившие неожиданно, раньше срока, за данью ежегодной, которую в те поры Киев Итилю платил, и Свенельд – не князь, но глава и сила державы Киевской. Этот Свенельд, глядя со стены киевской вслед уходящему князю, понимал, что идет князь старый на гибель, что спасти его может только чудо.
И чуда не произошло.
Примученные древляне восстали, не желая отдавать последние припасы, и убили князя с дружиною, принеся его в жертву богам своим. Привязали к двум склоненным священным березам за ноги и разорвали…
Так стала Ольга вдовою, а Святослав – сиротою…Иная бы бежала из Киева, подальше от дружины варяжской, подальше от Свенельда. Но Хельги Великая надела мужнину шапку княжескую и стала сбирать осколки державы Киевской. Под жадными глазами варягов, под гнетом дани хазарской, среди народов славянских, норовивших из-под власти единой киевской уйти, среди народов финских, бегущих от дани и полюдья киевского в леса, лицо в лицо с печенегами из степи, подобно суховею-пожару налетающими, встала Ольга!
Уступи она тогда власть Свенельду, воеводе варяжскому, уже сейчас бы не было державы. Опять рассыпались бы племена славянские да иные, как стрелы из колчана, и стали бы, чем были прежде, – тростью, ветром колеблемой. Примучили бы их окрестные народы сильные. Иных – болгары камские, иных – болгары черные. Как примучили авары дулебов – так, что не стало сего племени славянского, сильного прежде.
Свенельд бы державы не созидал. Зачем? Его дело воевать, гонять ладьи с товарами, полоны имать да продавать. Ему государство не нужно! Ему нужна страна, где можно было бы на людей охотиться да работорговлю вести. В том ему боги кровавые помогали…
Потому, надевши вдовье корзно и посадив сына своего малолетнего Святослава впереди себя на коня, повела Ольга дружину княжескую возвращать племена славянские в покорность.
Явила она силу, и коварство, и ярость свою над поверженными! Зачем сожгла она Искоростень? Зачем велела изрубить дружину древлянскую? А послов их – закопать живыми?
Свенельд с варягами стоял рядом – стремя в стремя, – так вот, чтобы смотрел и ему на князя было руку подымать страшно!
– Да как же не побоялась женщина среди волков-дружинников одна находиться да еще повелевать? Кто позволял ей быть сильной? Дружина.
– Как дружина? Она же Свенельдова? Она же варяжская!
– Нет! Дружина – княжеская, а Свенельду не все дружинники подвластны!
Есть меж дружинниками – славянами, русами и варягами – незримая граница: одни – язычники, а другие – христиане! Вот они-то за нее стеною и стали. Варяги крещеные, славяне – и пуще всех русы, земляки княгинины, – все веры Христовой. Потому и получила она прозвание в странах заморских – Ольга, регина русов.
Регина – королева! Хельги – княгиня киевская! В один день свалилась на нее тяжесть непомерная. Не стало мужа, и все заботы княжеские обрушились на нее. Ей бы бежать, скрыться, но как бросить людей земли Киевской? Ибо сразу по смерти Игоря шатнулись недавно покоренные варягами земли славянские. Вновь стали платить дань хазарам, драться меж собою – на радость иноплеменным.
Игорь мечтал освободиться от дани хазарской – с Византией договор заключил. Все – прахом! Восстали северяне, что жили между Хазарией
Великой и Киевом, восстали древляне, ближние ко граду, отпали уличи, тиверпы, радимичи… Что осталось? Поляне киевские, словены ильменские – новгородцы, варяги да русы… Все. Потому пошла она немедля походом на древлян! Сей пожар полыхал уже в сенях державы ее, горького удела вдовьего.
Сама повела дружину, не веря ни Свенельду, ни Асмуду-воеводе.
Вывела из града своего Вышгорода всех дружинников до единого, с соседней горы из града Киева всех варягов и русов. Потом она вспоминала всю жизнь и тяжкую поступь дружины, и бряцание доспехов, и топот коней, а пуще того – жиденькие плечики Святослава, что весь поход сидел впереди нее в седле, и она прижимала его к себе, укрывала, ставила дружинников обочь, чтобы, не ровен час, шальная стрела не пресекла жизни его. А стало быть, и ее, потому что только один Святослав и был ее достоянием. Никому не верила, никому сына своего не оставила бы и в любой сече, как ей тогда казалось, руками бы порвала каждого, кто подскакал бы к Святославу с оружием.
Всю жизнь помнила она войско древлянское: толпы бородатых мужиков с рогатинами до боевыми цепами. Дружину древлянскую малую – со щитами крашеными, в шеломах деревянных, полосами железа окованных. Помнила она смех их, когда увидели они бабу с ребенком во главе войска. Помнила тот резкий запах пота и кожи, которым пахли стоящие рядом варяги-дружинники… И как выпрямилось, напряглось худенькое тельце ее сына. Она пыталась его обхватить, прикрыть хотя бы руками, прижать к себе, но мальчик вырвался. Он выпрямился, упираясь животишком в переднюю луку седла, выхватил из рук стоящего рядом воина тяжелое копье и метнул его в обидчиков-древлян. Тяжелое древко стукнуло коня меж ушей и воткнулось у самых копыт. Неистовый хохот древлян был ответом на этот бросок…
Но, перекрывая его, загремел голос Свенельда, кричавшего воеводе левой руки Асмуду со своего правого фланга:
– Что стали? Князь уже начал – потянем за князем!
Многое простила Ольга Свенельду за этот крик. Надолго вооружилась она терпением, памятуя, что сила – у Свенельда…
И пошла, как стальная лавина, дружина киевская, и была сеча зла, и рубили закованные в доспехи воины мужиков древлянских, как молотильщики снопы молотят.
Напрасно пыталась Ольга закрыть ладонями глаза сына своего.