Илья Головин

Михалков Сергей Владимирович

Мельников. Совершенно верно. Ваша точка зрения на наше искусство нам хорошо известна. С этой точки зрения вы делали все для того, чтобы доказать, что такого искусства вообще не существует, а если оно в какой-то мере и существует, то о нем нельзя говорить иначе, как свысока, с пренебрежением, то есть именно так, как вы и говорили.

Залишаев. Где я говорил? Когда?

Мельников. Везде и всегда! Особенно там, куда вы наезжали со своими докладами и лекциями по «сугубо творческим теоретическим вопросам». Я читал стенограммы.

Залишаев. Возможно… Возможно… Я, как человек увлекающийся,

мог заблуждаться. Я принимал участие в дискуссиях, спорил, отстаивал то, что мне казалось наиболее значительным и интересным… Но я боролся, боролся за все то новое, что могло, на мой взгляд, поднять значение советского искусства в самом широком понимании этого слова…

Мельников. И против всего нового, что поднимало значение этого искусства в нашем советском, партийном понимании этого слова… Да! Я не отрицаю, вы боролись. И в своей борьбе с нами вы всеми правдами и неправдами пытались добиться такого положения, когда каждое слово, каждое ваше мнение — напечатанное или сказанное с трибуны, сказанное громко, сказанное шепотом, вполголоса, мимоходом, где-нибудь, в каком-нибудь коридоре или по телефону, — могло бы опорочить, унизить и даже уничтожить того или иного из нас, того, кто все свои творческие силы хотел отдать и отдавал своему народу, кто пытался увидеть в жизни самое главное.

Залишаев. Против вас я не выступал. Я не был почитателем вашего таланта, мне казалось, что вы несколько…

Мельников. Не будем сейчас обсуждать мое творчество.

Залишаев. Хорошо. Не будем. Я хочу только сказать, что в печати я против вас не выступал.

Мельников. Не обо мне сейчас речь. А что касается вас, то вы никогда не верили в наше искусство! Вам по душе было нечто иное. И статьи свои вы писали хотя и по-русски, но с тем же акцентом, который звучит иногда до радио из-за океана.

Залишаев. Это бездоказательно! Нет, нет! Так нельзя! Вы порочите советскую критику!

Мельников. В данном случае я говорю только о вас и о подобных вам.

Залишаев. Я люблю и всегда любил подлинное национальное искусство! У меня есть свидетели.

Мельников. Нет! Вы его не любили. Ведь не ради любви к нему вы поднимали свистопляску вокруг имени Головина, который сбился с пути, по которому шел, с единственного пути, который ведет к сердцу народ! Вы подхватили его под руки и начали подталкивать туда, где бы ему рукоплескали наши идейные враги. Вы хотели его отнять у нас, его — Головина, который со всеми своими заблуждениями — наш, а не ваш Головин! Вы хотели его отнять у нас, но мы его вам не отдадим! Не отдадим, Залишаев! Да он и сам за вами не пойдет, потому что он советский человек, советский художник, потому что он поймет, — да, да, поймет, если уже не понял, что зерно, для того чтобы стать колосом, должно расти в земле, а не в зубном порошке. Вы меня извините, я сказал вам все, что я о вас думаю.

Залишаев. Я вас понимаю, Андрей Васильевич. И я не обижаюсь. Но при всем этом вы преувеличиваете значение моей фигуры. Моя роль в искусстве…

Мельников. Я не преувеличиваю значение вашей фигуры. Я прекрасно знаю всем вам цену.

Залишаев(после паузы). Могу я по крайней мере обратиться к вам с просьбой?

Мельников(удивленно).

С просьбой? С какой просьбой?

Залишаев. Если это возможно, говорите завтра обо мне несколько в другой тональности… Мне трудно вам подсказать… Я понимаю сложившуюся ситуацию.

Мельников(выходя из себя). Сейчас есть только одна ситуация: здесь нам с вами не о чем говорить.

Залишаев(угрожающе). Товарищ Мельников, я еще действующая единица! Я могу…

Входят Головин и Степан Петрович. Немая сцена.

Головин(Залишаеву). Что вам здесь нужно, Игорь Минаевич?

Залишаев. Я… в связи с нашим разговором по телефону… Произошло недоразумение. Вы меня не поняли, Илья Петрович…

Головин. Что вам от меня угодно?

Залишаев(зло). Я не понимаю вашего тона, Илья Петрович.

В комнату заглядывает Головина.

Головин. Прошу вас…

Залишаев(перебивал Головина). Я выслушал в вашем доме достаточно неприятных слов о себе и лестных о вас… Теперь мне все понятно. Я опоздал. Вы уже перестроились… Желаю успеха… (Выходит.)

Головин(ходит по комнате). Каков подлец!

Мельников. Успокойтесь, Илья Петрович… Стоит ли из-за него так расстраиваться…

Головин. Не могу! Не могу! Он мне в самую душу плюнул…

Пауза.

Мельников. Вы мне звонили, Илья Петрович?

Головин. Что? Да. Звонил.

Мельников. Вы хотели меня видеть?

Головин. Да. Хотел.

Мельников. Чем я могу быть вам полезен, Илья Петрович?

Головин. Мне нужен сейчас человек, которому я мог бы до конца поверить, который сказал бы мне всю правду, как бы тяжела она ни была. Я написал фортепианный концерт…

Мельников(горячо). Поздравляю вас, Илья Петрович!

Головин. Подожди, подожди поздравлять. Я не знаю, хорош ли он, но я хотел выразить в нем все то, что я пережил и передумал за последнее время. Может быть, я опять не то написал, а вы захотите поддержать меня, не захотите обижать. Я не хочу никаких снисхождений.

Мельников. Илья Петрович! Вы не можете обвинить меня в неискренности. Я любил и уважал вас как, человека и как музыканта, и о вас я всегда говорил честно и прямо.

Степан Петрович. Илья, играй свой концерт.

Мельников. Играйте, Илья Петрович…

Головин. Хорошо. Садитесь слушайте. (Начинает играть.)

Мельников слушает. Звучит концерт. На пороге комнаты появляется Головина. Она замирает в дверях.