Илья Головин
Шрифт:
Мельников. Совершенно верно. Ваша точка зрения на наше искусство нам хорошо известна. С этой точки зрения вы делали все для того, чтобы доказать, что такого искусства вообще не существует, а если оно в какой-то мере и существует, то о нем нельзя говорить иначе, как свысока, с пренебрежением, то есть именно так, как вы и говорили.
Залишаев. Где я говорил? Когда?
Мельников. Везде и всегда! Особенно там, куда вы наезжали со своими докладами и лекциями по «сугубо творческим теоретическим вопросам». Я читал стенограммы.
Залишаев. Возможно… Возможно… Я, как человек увлекающийся, мог заблуждаться. Я принимал участие в дискуссиях, спорил, отстаивал то, что мне казалось наиболее значительным и интересным… Но я боролся, боролся за все то новое, что могло, на мой взгляд, поднять значение советского искусства в самом широком понимании этого слова…
Мельников. И против всего нового, что поднимало значение этого искусства в нашем советском, партийном понимании этого слова… Да! Я не отрицаю, вы боролись. И в своей борьбе с нами вы всеми правдами и неправдами пытались добиться такого положения, когда каждое слово, каждое ваше мнение — напечатанное или сказанное с трибуны, сказанное громко, сказанное шепотом, вполголоса, мимоходом, где-нибудь, в каком-нибудь коридоре или по телефону, — могло бы опорочить, унизить и даже уничтожить того или иного из нас, того, кто все свои творческие силы хотел отдать и отдавал своему народу, кто пытался увидеть в жизни самое главное.
Залишаев. Против вас я не выступал. Я не был почитателем вашего таланта, мне казалось, что вы несколько…
Мельников. Не будем сейчас обсуждать мое творчество.
Залишаев. Хорошо. Не будем. Я хочу только сказать, что в печати я против вас не выступал.
Мельников. Не обо мне сейчас речь. А что касается вас, то вы никогда не верили в наше искусство! Вам по душе было нечто иное. И статьи свои вы писали хотя и по-русски, но с тем же акцентом, который звучит иногда до радио из-за океана.
Залишаев. Это бездоказательно! Нет, нет! Так нельзя! Вы порочите советскую критику!
Мельников. В данном случае я говорю только о вас и о подобных вам.
Залишаев. Я люблю и всегда любил подлинное национальное искусство! У меня есть свидетели.
Мельников. Нет! Вы его не любили. Ведь не ради любви к нему вы поднимали свистопляску вокруг имени Головина, который сбился с пути, по которому шел, с единственного пути, который ведет к сердцу народ! Вы подхватили его под руки и начали подталкивать туда, где бы ему рукоплескали наши идейные враги. Вы хотели его отнять у нас, его — Головина, который со всеми своими заблуждениями — наш, а не ваш Головин! Вы хотели его отнять у нас, но мы его вам не отдадим! Не отдадим, Залишаев! Да он и сам за вами не пойдет, потому что он советский человек, советский художник, потому что он поймет, — да, да, поймет, если уже не понял, что зерно, для того чтобы стать колосом, должно расти в земле, а не в зубном порошке. Вы меня извините, я сказал вам все, что я о вас думаю.
Залишаев. Я вас понимаю, Андрей Васильевич. И я не обижаюсь. Но при всем этом вы преувеличиваете значение моей фигуры. Моя роль в искусстве…
Мельников. Я не преувеличиваю значение вашей фигуры. Я прекрасно знаю всем вам цену.
Залишаев(после паузы). Могу я по крайней мере обратиться к вам с просьбой?
Мельников(удивленно). С просьбой? С какой просьбой?
Залишаев. Если это возможно, говорите завтра обо мне несколько в другой тональности… Мне трудно вам подсказать… Я понимаю сложившуюся ситуацию.
Мельников(выходя из себя). Сейчас есть только одна ситуация: здесь нам с вами не о чем говорить.
Залишаев(угрожающе). Товарищ Мельников, я еще действующая единица! Я могу…
Входят Головин и Степан Петрович. Немая сцена.
Головин(Залишаеву). Что вам здесь нужно, Игорь Минаевич?
Залишаев. Я… в связи с нашим разговором по телефону… Произошло недоразумение. Вы меня не поняли, Илья Петрович…
Головин. Что вам от меня угодно?
Залишаев(зло). Я не понимаю вашего тона, Илья Петрович.
В комнату заглядывает Головина.
Головин. Прошу вас…
Залишаев(перебивал Головина). Я выслушал в вашем доме достаточно неприятных слов о себе и лестных о вас… Теперь мне все понятно. Я опоздал. Вы уже перестроились… Желаю успеха… (Выходит.)
Головин(ходит по комнате). Каков подлец!
Мельников. Успокойтесь, Илья Петрович… Стоит ли из-за него так расстраиваться…
Головин. Не могу! Не могу! Он мне в самую душу плюнул…
Пауза.
Мельников. Вы мне звонили, Илья Петрович?
Головин. Что? Да. Звонил.
Мельников. Вы хотели меня видеть?
Головин. Да. Хотел.
Мельников. Чем я могу быть вам полезен, Илья Петрович?
Головин. Мне нужен сейчас человек, которому я мог бы до конца поверить, который сказал бы мне всю правду, как бы тяжела она ни была. Я написал фортепианный концерт…
Мельников(горячо). Поздравляю вас, Илья Петрович!
Головин. Подожди, подожди поздравлять. Я не знаю, хорош ли он, но я хотел выразить в нем все то, что я пережил и передумал за последнее время. Может быть, я опять не то написал, а вы захотите поддержать меня, не захотите обижать. Я не хочу никаких снисхождений.
Мельников. Илья Петрович! Вы не можете обвинить меня в неискренности. Я любил и уважал вас как, человека и как музыканта, и о вас я всегда говорил честно и прямо.
Степан Петрович. Илья, играй свой концерт.
Мельников. Играйте, Илья Петрович…
Головин. Хорошо. Садитесь слушайте. (Начинает играть.)
Мельников слушает. Звучит концерт. На пороге комнаты появляется Головина. Она замирает в дверях.