Илья Муромец и Сила небесная
Шрифт:
– Такие дела… – вместо приветствия сказал он и погрузился в трагическое молчание.
Однако оно было весьма красноречивым. Бывает, человек молчит, потому что не знает, что сказать. А бывает и наоборот. Сказать надо столько, что слова спутываются в клубок и не хотят выходить наружу. С Кочкиным было именно так. Он сердито сопел, вытирал фуражкой испарину и изредка покрякивал.
Всем стало ясно, что внутри Семёна, как в химической реторте, идёт какой-то сложный процесс, когда в результате смешивания кислоты и щёлочи в осадок выпадает продукт под названием соль. Оставалось только набраться терпения и ждать.
– Дела! – теперь с оттенком изумления проговорил Кочкин и швырнул фуражку на землю. – А я ж это самое…
Он опять замолк, но чувствовалось, что бурление в нём нарастает. Дрожащими пальцами Семён выудил из пачки папиросу, но сломал её и совершенно не к месту сказал:
– Табак да баба – одна забава. Всё! Бросаю.
С этими словами он размахнулся и что есть мочи зафутболил пачку в кусты. Но не удержал равновесие и повалился на спину, где у него болтался баян. Раздался такой звук, что даже молчун Жека не выдержал и рассмеялся. А Толибася тот вообще захрюкал, как недорезанный.
Зато внезапное падение завершило химическую реакцию. Бурление прекратилось, и в осадок выпала соль.
А соль была в следующем. Семён действительно задумал сделать предложение Вере. Его намерения были настолько серьёзны, что он даже к Клавдии сходил за советом, но вместо совета получил звонкую пощёчину в присутствии главного бухгалтера старичка Рубашкина. Зато старичок Рубашкин показал себя молодцом: не зря он во время войны в разведке служил. Невзирая на годы и плюгавый рост, главный бухгалтер оттащил рыдающую Клаву от Кочкина, а то б одной пощёчиной не обошлось.
Странные однако эти женщины: к ним за советом идут, а они сразу драться…
Притрусив щёку пылью, чтобы красная пятерня не так проступала, Кочкин решил действовать самостоятельно. Это было трудно, потому что Вера никуда одна не ходила. Вот и сейчас она шагала навстречу под руку с тихой Катей.
– Привет! – весело закричала Вера. – А чего у тебя щека в пыли.
– С велосипеда упал, – немного подумав, сказал Кочкин. – Чуть не убился насмерть. А вы куда?
– К Насте. Дивидюшку смотреть. Ей новый фильм принесли про монахов. «Остров» называется. Хочешь, с нами пойдём. Настя его уже видела: говорит весь фильм проревела.
– Да, на это ваш брат горазд, хотя про Настюху б не подумал: она хохочет всю дорогу, будто её подмышкой щекочут.
– Вера, идём! – дёрнула подругу Катя. – У Насти отчим через два часа приходит с работы. Он спать ляжет, и мы фильм досмотреть не успеем.
– Ладно, мы пошли! – улыбнулась Вера такой светлой улыбкой, что у Семёна закололо в боку.
Когда девчонки убежали, Кочкин стал соображать. Вечером ребята соберутся у клуба. Значит, после фильма Вера пойдёт за Ильёй. Тут-то он её и подкараулит. Если она будет с подружками, он скажет, что Катю ищут родители. Та побежит домой вместе с неразлучной Настей, а он, чтобы те не волновались, пообещает проводить Веру. Кочкин так погрузился в мысли, что даже не заметил, что собирается соврать второй раз за день: сначала про велосипед, а теперь про родителей. Видно любовь на него действовала неправильно, а, может, это и не любовь была, а одни фантазии, потому что настоящая любовь лжи не терпит…
Выстроив план действий, Семён сбегал домой, где густо полил себя «Шипром» и нарвал цветов. Потом он съел с ветки большое яблоко, но не из-за того, что хотел есть, а для запаха, и занял наблюдательный пункт неподалёку от Настиного забора.
Конечно, если бы Кочкин пошёл с девчонками, то ни за что бы не стал сегодня заводить серьёзные разговоры. Потому что после фильма про монахов все земные проблемы показались бы ему такими мелкими, что и говорить о них он бы не стал. Увы, Семён этого фильма не смотрел, да и смотреть не мог, потому что больше любил американские боевики – и то, когда время было. А время было у него только зимой: ведь летом газоэлектросварщик четвёртого разряда в Башмачке всегда нарасхват!
…Через два часа Настина калитка отворилась и на улице показались подружки. Ночь была лунная, и Кочкин смог рассмотреть их лица. Они были светлы и печальны, словно ещё три луны взошли над забором. Однако Семёна это не остановило.
– Слышь, Катерина! – заорал он, пугая тишину. – Тебя эти ищут… как их… родители! Что-то там у вас сгорело, сарай, кажется… И эту с собой бери… Настасью, пущай посмеётся. А Веру я сам провожу.
– Как сарай сгорел? – вскрикнула Катя. – Нету у нас сарая.
– Ну, значит будка! Я из-за дыма не расслышал. Ты главное того… беги. А там уж на месте разберёшься, чего горит.
Семён врал так нелепо, что Катя поверила. Она развернулась и побежала по улице, а за ней кинулась Настя. Вера тоже хотела броситься за подругами, но Кочкин цепко держал её за руку.
Когда шаги затихли, Кочкин выпустил Веру и вынул из-за спины слегка примятый букет.
– Держи! – сказал он хриплым голосом и зашёлся нервным кашлем.
– Ой, цветы! Спасибо, – проговорила Вера и вдруг озабоченно добавила. – Побежали к Кате: может, там помощь нужна.
– Не нужна.
– Так горит же!
– Ничего у них не горит. Это у меня горит. Вот тут! – сказав это, Кочкин для убедительности бухнул себя кулаком в грудь.
Он сразу почувствовал облегчение, как ныряльщик, который полчаса стоит перед прорубью и трясётся от страха, но потом всё-таки делает шаг, и страх сразу растворяется в студёной воде.
– Я не понимаю, – прошептала Вера и стала похожа на маленького котёнка, которого может обидеть даже воробей.
– А чего тут не понимать? – попёр Кочкин, как медведь через бурелом. – Жениться на тебе хочу!
– Сейчас? – растерялась Вера.
– Да, нет! Что ж я не понимаю? Сначала школу кончи, потом курсы какие, ну там, кройки и шитья. У меня к тому времени шестой разряд будет. К хате комнату пристрою – и заживём как люди! А что тебе тринадцать, так это пройдёт. И потом этой, как её… Жульетте вообще одиннадцать было, когда этот к ней через балкон лазил.
– Семён, я вас очень уважаю, – от волнения Вера перешла на «вы», – но, во-первых, Джульетте было четырнадцать, а во-вторых, выйти замуж за вас я никак не могу.