Илья Муромец и Сила небесная
Шрифт:
– А страшно, когда в тебя стреляют? – спросил кто-то.
– Сначала нет, а потом страшно. Я после этого два месяца в холодном поту просыпался. А что делать, если работа такая?
– Да-а-а, работа – дело серьёзное, – подхватил разговор Поликарп Николаевич. – Вот у меня строительная фирма, высотные дома под ключ сдаём. Многие завидуют, а чего завидовать, когда с сыном нету времени по душам поговорить, разве что когда-никогда вырвешься на природу. Так вот, насчёт стрельбы. У меня раз на стройке баллон газовый рванул. Мы специальными газовыми плитками зимой стены сушим, чтобы обои лучше клеились. Короче, рванул так, что бетонная опора рухнула. Но повезло, никто из рабочих не пострадал, одного, правда, слегка контузило. Начали разбираться и оказалось, что нам бракованный бетон поставляли.
– Считай, что повезло, – задумчиво проговорил Капин папа. – И вообще, в этом мире ничего случайного не бывает.
– Это точно! – подтвердил завклубом Валерий Иванович. – Я когда-то в консерватории учился. Говорили, что голос у меня хороший. Советовали беречь. А особенно бояться сквозняков и мороженого. Мой профессор обещал, что я весь мир объеду…
– И что? – спросил пенсионер Кошкис, потому что Хильчук замолчал.
– Да, ничего. Шёл как-то с занятий по набережной, в Киеве это было, вдруг слышу крики. Смотрю, люди на берегу стоят и на Днепр пальцами показывают. А там полынья, и в ней мальчишка барахтается. Он с друзьями решил по первому льду на коньках покататься… Слава Богу, что один провалился, всех бы я не вытащил. Ведь из меня пловец никакой. Ну, а потом больница, двухстороннее воспаление лёгких, ангина, короче, весь букет. Я ж никогда не закалялся, потому что холода боюсь… Вот так и закончилась моя певческая карьера. Зато тот мальчишка, Игорь Дятлов, иконописцем стал. Не очень известным, но, как по мне, хорошим. В нашей церкви висят четыре его иконы…
– Не жалеете, что певцом не стали? – спросил Капин папа.
– Раньше чуток было, а теперь я даже рад. Живу без суеты, душа спокойна… А что ещё человеку надо?
– Ничего! – вдруг подала голос бабушка Бабарыкина.
Все удивлённо на неё посмотрели, потому что с самого приезда она не проронила ни слова, только иногда шепталась о чём-то с пенсионером Кошкисом.
– Ничего! – твёрдо повторила старушка. – Ничего… Я ведь в войну всех потеряла: и родителей, и старшего брата, и сестру. А было мне тогда всего ничего – пять лет отроду. До семнадцати по детдомам жила: сначала в Узбекистане, в эвакуации, потом в Костроме и в Иваново. А в семнадцать на хлопчатобумажный комбинат устроилась чернорабочей. Когда училище закончила, за станок встала. Там, в Иваново, я с Иваном и познакомилась. Он старшим лейтенантом был. Красивый такой, подтянутый. Целый год за мной ухаживал, цветы дарил и конфеты «Мишка на Севере» – мои любимые. А через год свадьбу сыграли. А ещё через полтора его в Казахстан командировали, в Кзыл-Ординскую область, как сейчас помню. Там какая-то секретная стройка затевалась… Теперь-то все знают, что строили космодром Байконур… Но не долго он там побыл… Вскоре вернулся… В гробу его привезли, даже крышку не дали открыть… Сказали только, что Иван героически погиб при выполнении воинского долга… А я в ту пору ребёночка носила. Думали мы с Иваном, если девочка, Сашей назовём, а если мальчик, тоже Сашей. В честь наших отцов, которых Александрами звали… Такое вот совпадение. Он Иван Александрович, а я Зинаида Александровна… Только не суждено было Саше родиться. Как услыхала я страшную весть, так и упала, что подкошенная. А когда очнулась, мне и говорят: не будет у тебя больше ребёночка…
Голос бабушки прервался. Она не плакала, хотя по её щекам текли слёзы. Плакал кто-то другой. Это был Семякин. Он разрыдался так, что все просто опешили.
– Вовка, что с тобой? – испугалась Катя.
– Отстань! – крикнул Семякин и вдруг бросился к бабушке Бабарыкиной и, крепко обняв её, воскликнул сквозь слёзы: – Зинаида Александровна, я больше не буду! Никогда!.. И другим скажу… Мы вам помогать будем… Мы…
– Не надо, сынок. Всё у меня есть. Ты лучше загляни когда с друзьями: я вас пирожками угощу и вареньем… И пододеяльники у площадки больше сушить не буду: играйте в свой футбол на здоровье, дело молодое.
После этой сцены наступила долгая пауза. Кто-то кашлял, кто-то сморкался, кто-то вытирал лицо платком. И никто не знал, что говорить дальше. Спас положение Валерий Иванович. Он тоже не стал ничего говорить, а просто запел высоким красивым голосом
Вернувшись и незаметно положив лопату на место, сантехник выудил из гурьбы местных и приезжих Капиного папу, которого сильно зауважал после поездки на мыс Тарханкут, где Андрей Семёнович очень толково объяснил, почему морю не нужны трубы.
– Слышь, Семёныч, вот скажи, если вода сама из земли идёт и людей даром поит, это тоже Бог?
– Конечно! А зачем ты спрашиваешь?
– Надо… Получается, если встречаешь что-то правильное, значит, это Бог сделал?
– Ну, можно сказать и так. Ведь Его никто не видит, а Его деяния у всех на виду, – в подтверждение своих слов Капин папа повёл рукой вокруг.
Ерёмушкин проследил за рукой взглядом, и от этой Божественной красоты перехватило дыхание, а на душе стало так радостно и спокойно, что сантехник тут же забыл свою неудачу, отчего до конца поездки с его лица не сходила благодушная улыбка.
Как мы уже сказали, вечером в воскресенье все погрузились в автобус. Даже Толибася, который не хотел расставаться с новым другом Толиком Гусевым и упросил, чтобы его довезли до околицы, тем более, что на «Мерседесах» он никогда не ездил. Водитель дядя Костя дал на прощание три длинных гудка и автобус тронулся.
Провожающие долго махали ему вслед.
ПОБЕГ
После той чудесной поездки на золотое поле многое изменилось. Если и раньше Ножкин не унывал из-за всяких пустяков, то теперь радость переполняла его и выхлёстывала наружу. Он даже во сне ощущал её, он даже спал с улыбкой, а открывая утром глаза, радовался всему, что его окружало: пробившемуся сквозь ставни солнечному лучику с танцующими пылинками, лёгкой паутинке в углу под потолком, запаху оладий и мёда, долетавшему из кухни, шёпоту бабушки Вали, боящейся его разбудить.
Похоже, Вера ощущала то же самое. По утрам в её комнате раздавалось звонкое пение – это значило, что она проснулась.
Дед и бабушка помогали Илье встать, умыться и одеться. Когда прибегала посвежевшая и раскрасневшаяся от холодной колодезной воды Вера, Ножкин уже сидел в коляске за столом. Прочитав благодарственную молитву и «Отче наш», приступали к трапезе. Её мы описывать не будем, потому что вы сразу побежите мазать хлеб маслом…
Теперь после вкусного сельского завтрака Вера с Ильёй не спешили к мостку. Теперь они находили удовольствие от неторопливых бесед с дедом. Он знал тысячи разных историй про людей праведных и мужественных, чья жизнь нередко обрывалась мученической смертью во имя истинной веры, но никогда не заканчивалась предательством. Эти истории дед называл житиями. Слово «житие» было однокоренным со словом «жизнь», но сколько в нём слышалось мощи! А главное, оно не обрывалось так резко и было таким протяжным, словно в нём заключалась вечность. Да так оно и было, ведь святые, про которых складывались жития, не умирали, а шли на упокой в жизнь вечную…
Вера как-то незаметно полюбила возиться в саду и огороде. Она быстро усвоила уроки бабушки Вали и ловко собирала груши, окучивала огурцы, подвязывала помидорные стебли, поливала грядки, порой со смехом брызгая в Илью, сидевшего в тени старой сливы.
Часов в десять над забором возникала голова. Иногда это была голова Кольки, иногда Жеки, иногда Толибаси. И хотя головы были разные, говорили они одно и то же:
– Ну чё, на речку идёте?
– Идите без нас, мы попозже… – неизменно отвечал Илья.
И не то что бы Ножкина перестало тянуть к друзьям, но ему так хорошо было с Верой, что ни о чём другом просто думать не хотелось. С ней легко говорилось, и они говорили часами, совершенно не уставая друг от друга.
– Илья, а ты когда-нибудь раньше влюблялся? – как-то раз спросила Вера.
Видимо, этот вопрос дался нелегко, потому что её щёки полыхнули румянцем. Но и Ножкина вопрос застал врасплох. Он хотел было соврать, но взглянув в чистые глаза девочки ответил честно:
– Да… Только это было давно, когда я… когда я ещё…