Илья Муромец и Сила небесная
Шрифт:
Каждый день они ходили на речку. Илья сам крутил колёса коляски, но иногда Вера просила:
– А можно я тебя прокачу?
– Конечно, только скажи, когда устанешь.
Но Вера никогда не уставала.
– Держись! – кричала она и припускалась бегом.
Возле мостков их обычно уже ждали ребята. Чтобы поразить Веру, они вовсю боролись, кувыркались и ходили на руках, а Толибася по просьбам трудящихся показывал индюка, ныряющего с мостка, вздымая при этом фонтаны брызг. Да ещё каких – каждая величиной с теннисный шарик! Илья смеялся вместе со всеми, а что он ещё мог на берегу? Зато, когда его затаскивали в речку, он чувствовал себя как рыба в воде, а в игре в ловитки был самым лучшим, потому что нырял дальше всех.
С некоторых пор в этих играх стал принимать участие и Кочкин. Как и у всех плавок у Семёна не было, поэтому, косясь на Веру, он отходил метра на три в сторону и, сняв штаны, оставался в длинных трусах.
– Извиняюсь, конечно, – говорил Кочкин и с диким гоготом вбегал в воду.
Плавал он каким-то странным стилем: лёжа на левом боку и загребая одной правой рукой. Но получалось у него быстро, и если б газоэлектросварщик не тратил столько сил на брызги и волны, выходило бы ещё быстрее.
А Вера любила нырять. Но не так, как это обычно делают девчонки. Она не ложилась на воду, колотя по ней чем попало, а взбиралась на скрещённые руки Цопикова и Толибаси и после трёх мощных раскачек взлетала вверх, а потом, согнувшись в воздухе, летела в реку вниз головой. А когда им помогал Семён, Вера взлетала так высоко, что даже у Ильи дух захватывало.
Ещё они ловили рыбу. Тут уже Кочкину не было равных. Казалось, что у него клюёт даже на пустой крючок. Но на пустой крючок он, конечно, не ловил. Ловил он на красного дождевого червя и перед каждым забрасыванием что-то шептал ему на ухо. Наверное, это были правильные слова, а может, черви у Семёна были какие-то особенные, но рыба клевала долго и упорно. Своими червями заядлый рыбак ни с кем не делился, даже с Верой, хотя она раз попросила.
– Не дам, – отрезал Кочкин. – У меня чеврь особый (из большого уважения Семён называл червя чеврём). Я своего чевря компотом кормлю (из ещё большего уважения Семён называл компост – смесь земли с коровьим навозом – компотом). Потому чеври у меня жирные. И копаю не лопатой, как некоторые умники, а вилами. Из-за этого у меня весь чеврь живой. Так как же я живого в чужие руки отдам?
В этом была железная логика, хотя пойманной рыбой Семён делился охотно: он её терпеть не мог.
– А чего в ней, скажи, хорошего: кожа да кости, не считая чешуи, – объяснял Кочкин Илье. – Я колбасу люблю: колбасой как ни крути, а не подавишься.
Но удильщик он был отменный, а рыба рыбака видит издалека. И не только рыба. Кочкин умел тягать раков так, что даже Жека – знаменитый раколов – диву давался.
Однажды, нырнув к рачьим норкам, Семён вытащил сразу шесть штук – по три в каждой руке, а седьмой, самый крупный, сидел у него на плече и удивлённо шевелил длинными усами.
Говорят, этот рекорд не побит до сих пор!
Вечерами ребята собирались у клуба. Танцы были только по выходным, а в остальные дни они сидели в старой беседке, утонувшей в высоких кустах. Сюда приходили и девчонки. Вера быстро подружилась со всеми, но больше всего ей нравились Катя и Настя. Катя была стройной и задумчивой, а Настя полненькой и смешливой. Часто втроём они отходили в сторону и о чём-то долго шептались. Но мы не станем рассказывать девчоночьи секреты. Скажем только, что не всегда они говорили о печальном, потому что тихий шёпот то и дело тонул в звонком Настином смехе.
Кочкин тоже приходил на эти посиделки. В последнее время в нём что-то изменилось. Раньше он совершенно не обращал внимание на свою внешность. А теперь вдруг превратился в заправского щёголя. Видавшую виды шерстяную фуражку сменила фетровая шляпа фирмы «Хуст», вместо разодранных китайских кед на нём красовались модные кроссовки «Адидас», правда, с двумя ошибками в названии. К тому же от газоэлектросварщика по вечерам разило не разбавленным мазутом, а фирменным одеколоном «Шипр».
Кочкин всегда заявлялся с баяном, украшенным полевым цветком. Играл он мало, потому что до конца помнил всего одну песню, в которой рефреном звучал вопрос: «Зачем вы, девочки, красивых любите?» Когда Семён пел эти слова, он неотрывно смотрел на Веру, вводя её в краску, хотя в темноте это было незаметно.
– Всё, пропал наш Кочкин! – как-то вечером сказал Колька Цопиков. – Был человек – и нету!
– Почему? – спросил Толибася.
– Потому, что втюрился!
– В кого?
– А ты сам догадайся. И, главное, по нему Клава из бухгалтерии сохнет, а он на чужой каравай рот раззявил.
– Откуда ты знаешь? – спросил Жека.
– Да он мне сам сказал. Всё, говорит, пойду сегодня предложение делать, в смысле свататься.
– Да с кем? Говори толком! – загалдели самые непонятливые.
– С Верой.
– С Верой? – переспросил Толибася. – Так она ж ещё в школу ходит, а Кочкину уже двадцать три стукнуло. Он же для неё старый.
– Ну и что? Всего десять лет разницы, если не девять. Я недавно передачу про Чарли Чаплина смотрел, так он вообще на тридцать восемь лет был старше. Ему пятьдесят четыре стукнуло, а его невесте – шестнадцать. И ничего, ещё и дочку родили Джеральдину – знаменитую американскую актрису. Не такую, конечно, знаменитую, как папа Чарли, но всё же!
– Так то ж Чаплин, а то Кочкин! Чувствуешь разницу! – не сдавался Толибася. – Куда ему американских актрис рожать, и потом Вера с Ильёй приехала.
– А что Илья? Илье надо не о девчонках думать, а о том, как на ноги встать. Он пацан классный. Если встанет, то ни один Кочкин ему дорогу не перепрыгнет…
– Тише! – перебил Цопикова Жека. – Кажется, Семён идёт: слышите, баян скрипнул!
Кочкин пришёл мрачнее тучи. На его голове красовалась шерстяная фуражка, а от самого газоэлектросварщика, несмотря на «Шипр», снова разило мазутом.