Илья Николаевич
Шрифт:
Илья Николаевич Ульянов отнесся к происходящим переменам восторженно. "Где быть теперь учителю, если он считает себя достойным этого высокого призвания?
– сказал он себе.
– Только в гуще народной!"
И осенью 1869 года без колебаний расстался с учительской деятельностью в Нижнем Новгороде, с благоустроенной жизнью в столице поволжских городов.
Притомившиеся за дорогу лошади побежали весело и резво. Одна из пристяжных порывалась даже удариться вскачь, пока не осадил ямщик.
"Ишь, припустили, сивки-бурки!
– улыбнулся Илья Николаевич, слушая дробный перестук дюжины копыт.
–
Впрочем, он и сам с приближением станции приободрился. Наконец-то можно будет опомниться от дорожной тряски, выколотить из одежды пыль, умыться, сесть за стол и перекусить.
Смеркалось. Видимые горизонты стали сужаться, и на фоне светлого еще неба зачернели телеграфные столбы.
"Телеграфная линия...
– мысленно отметил Илья Николаевич.
– Эти линии тоже проводники знаний и света, и хорошо, что начали прочерчивать матушку-Русь в разных направлениях... Ба!
– вдруг пришла ему на ум веселая догадка.
– Ведь в ближайшем же уездном городе, надо полагать, есть телеграфная станция. Подам-ка я депешу друзьям в Нижний Новгород! Как они там? Мол, привет с дороги. Преодолел лужу наподобие миргородской. Пребываю в отличном расположении духа!"
И шестилетняя жизнь Ульянова в Нижнем Новгороде, еще полная живых отголосков в его душе, воскресла перед ним. Даже ощущение дороги пропало: словно он уже и не в тарантасе.
Двухэтажное с бельведером каменное здание Нижегородской мужской гимназии. Уроки на сегодня уже кончились. Он у директора гимназии, но не в вицмундире. Приглашен не в служебный директорский кабинет, а запросто, по-соседски.
– Сядемте, Илья Николаевич...
– Директор выглядел озабоченным и даже несколько растерянным.
– Илья Николаевич!
– Садоков заглянул Ульянову в глаза.
– Неужели это правда? Вы намерены покинуть Нижний?
Надо было понять огорчение директора гимназии, теряющего учителя, который составлял гордость его учебного заведения. Трудолюбие Ульянова, глубокое и любовное знание предмета и прежде всего педагогический талант выделяли его из учительской среды даже такого крупного города, как Нижний.
В ту пору были обиходны физические наказания в школе. А Ульянов видел в этом пережитки домостроевщины. Еще в Пензе, где Илья Николаевич начинал свою учительскую деятельность, он случайно оказался свидетелем того, как служитель распаривает березовые прутья. Старичок объяснил молодому учителю, что розга должна быть гибкой, прикладистой, мол, только тогда она сечет хлестко и дает настоящую пользу.
Все возмутилось в Ульянове. Сперва это был протест доброго сердца против избиения детей. Но вскоре он с восхищением прочитал у Добролюбова, что дети "несравненно нравственнее взрослых. Они не лгут, пока их не довели до этого страхом, они стыдятся всего дурного... сближаются со сверстником, не спрашивая, богат ли он, равен ли им по происхождению...".
В классе Ильи Николаевича никогда не было розг, а линейка употреблялась только по прямому назначению - для линования бумаги. Никогда не раздавалось здесь и унизительного окрика: "На колени!"
Между тем познания учеников Ульянова, как в Пензе, так впоследствии и в Нижнем, всегда были твердыми и осмысленными.
Время от времени, как водится, наезжали проверочные комиссии: из округа, из министерства.
И блистала. Формуляр Нижегородской гимназии обогащался лестными для учебного заведения отзывами о работе старшего учителя Ульянова.
Нижегородская гимназия при И. Н. Ульянове обогатилась первоклассным физическим кабинетом. Здесь постоянно действовал источник электроэнергии в виде батареи из элементов Бунзена, которые Илья Николаевич за надежность в работе предпочитал всяким иным. Действующая батарея позволяла учащимся обнаруживать на практике свойства электричества - этой вновь открытой, во многом еще загадочной силы, которой только еще начинал овладевать человек. От батареи звенел в кабинете электрический звонок, крутился моторчик, разлагалась вода на кислород и водород и так далее. Учитель Ульянов проявил себя борцом против схоластики, которая омертвляла гимназическую программу, в особенности по разделу естествознания; трудно было устоять перед его доводами, и директор Садоков, как ни прижимист был, открыл перед учителем физики кассу. Илья Николаевич тотчас же выписал из Петербурга от механика Швабе модель паровоза за 200 рублей... Бухгалтер подал письменный протест. В трудном объяснении с директором Ульянов привел довод, на котором стороны в конце концов примирились.
Илья Николаевич сказал:
– К нам в Нижний проложена от Москвы железная дорога. Началось движение поездов. Но к "чугунке" в народе недоверие. Так разве не наша, деятелей народного просвещения, обязанность предметно показать детям, что нет нечистой силы в "чугунке", а движет ее пар?
Расширяя на уроках физики кругозор учащихся, Илья Николаевич особо старался приохотить ребят к геодезии и к астрономическим наблюдениям. Для этого у него имелись такие приборы, как астролябия, теодолит и даже телескоп. Глядя из него с чердака гимназического здания, конечно, нельзя было проникнуть в глубины Вселенной, однако пробуждалась фантазия, полет которой увлекал ребят в иные миры...
Мария Александровна, чуткая, нежная и вместе с тем на редкость в свои годы практичная, поспевала всюду. Поможет мужу умным советом в его делах, тут же накормит и искупает дочку, простирнет за ней и обед приготовит.
А когда Илья Николаевич торжественно вручал ей свое жалованье, садилась с карандашом в руке, чтобы рассчитать семейный бюджет. "Тебе бы государственным казначеем быть, Маша!" - говаривал Илья Николаевич, заглядывая к ней в тетрадку. И в самом деле, Мария Александровна умела не только сбалансировать бюджет на бумаге, но и на деле не выходила за установленные рамки расходов.
Еще девочкой она получила серьезную музыкальную подготовку; милый старый "Шредер" и здесь с нею: рояль приносит в новую ее жизнь дух родительского дома, где она по-деревенски бегала босиком, не балованная, с малолетства приученная отцом-врачом трудиться, уважать и ценить труд других.
Бывало, работает Илья Николаевич. В кабинет донеслись звуки рояля. Тут он тихонько раскрывает дверь настежь. Дела уже отложены. Он откидывается в кресле, закрывает глаза - и на лице его появляется выражение блаженства.