Имаджика: Пятый Доминион
Шрифт:
Но голос, позвавший их из уходящего направо оживленного переулка, вполне мог прозвучать и на любой из улиц Лондона: шепелявый, самодовольный окрик, потребовавший, чтобы они остановились. Они оглянулись в направлении голоса. Толпа расступилась, чтобы освободить проход его обладателю и сопровождавшей его группе из трех человек.
— Притворись немым, — шепнул Миляге Пай, пока шепелявый, похожий на раскормленную горгулью, лысый, но с нелепым венком из сальных локонов, приближался к ним.
Он был хорошо одет. Его высокие черные ботинки были начищены до блеска,
— Нуллианак, — услышал Миляга шепот Пая. Не было нужды переспрашивать, хорошая это новость или плохая. Вид создания говорил сам за себя и внушал серьезные опасения. Голова его больше всего напоминала сложенные в молитве руки с выставленными большими пальцами, которые были увенчаны глазами омара. Щель между ладонями была достаточно широкой, чтобы увидеть сквозь нее небо, но время от времени она начинала мерцать, когда из одной половины в другую шли разряды энергии. Это было, без сомнения, наиболее отвратительное живое существо из всех когда-либо виденных Милягой. Если бы Пай не велел повиноваться приказу и остановиться, Миляга немедленно пустился бы наутек, чтобы не дать нуллианаку приблизиться хотя бы на шаг.
Шепелявый остановился и вновь обратился к ним.
— Какое дело у вас в Ванаэфе? — осведомился он.
— Просто проходим мимо, — сказал Пай, и его ответ показался Миляге чересчур незамысловатым.
— Кто вы? — спросил человек.
— А кто вы? — парировал Миляга.
Одноглазый носильщик грубо загоготал и получил удар по голове за причиненные неудобства.
— Лоитус Хаммеръок, — ответил шепелявый.
— Меня зовут Захария, — сказал Миляга, — а это…
— Казанова, — вставил Пай, заслужив недоуменный взгляд Миляги.
— Зоойкал! — сказала женщина, — Ти гваришь паглиски?
— Разумеется, — сказал Миляга. — Я гварю паглиски.
— Будь осторожен, — шепнул ему Пай.
— Карош! Карош! — продолжила женщина и сообщила им на языке, который наполовину состоял из английского или какого-то местного диалекта, созданного на его основе, на четверть — из латыни и на четверть — из какого-то наречия Четвертого Доминиона, сводившегося к пощелкиванию языком и зубами, что все незнакомцы, прибывшие в этот город, Нео-Ванаэф, должны подать сведения о своем происхождении и намерениях, прежде чем они получат доступ или, скорее, право на то, чтобы убраться восвояси. Несмотря на неказистый вид его зданий, Ванаэф, судя по всему, был отнюдь не каким-нибудь борделем, а городом, в котором царит порядок, а эта женщина, представившаяся на своей лингвистической
Когда она окончила речь, Миляга обратил к Паю исполненный недоумения взор. Дело запахло жареным. В речи Верховной Жрицы звучала неприкрытая угроза незамедлительной казни в том случае, если они не сумеют дать удовлетворительные ответы на поставленные вопросы. Палача в этой компании было угадать не так-то трудно: молитвенно сложенная голова нуллианака болталась позади в ожидании инструкций.
— Итак, — сказал Хаммеръок. — Вы должны каким-то образом удостоверить свои личности.
— У меня нет никаких документов, — сказал Миляга.
— А у вас? — спросил он Пая, который в ответ только покачал головой.
— Шпионы, — прошипела Верховная Жрица.
— Да нет, мы просто… туристы, — сказал Миляга.
— Туристы? — переспросил Хаммеръок.
— Мы приехали, чтобы полюбоваться достопримечательностями Паташоки. — Он обернулся к Паю за поддержкой. — Я имею в виду…
— Гробницы Неистового Локи Лобба… — сказал Пай, очевидным образом пытаясь измыслить, какие еще прославленные чудеса есть у Паташоки в запасе, — и Мерроу Ти-Ти.
Это название пришлось Миляге по душе. Он нацепил на себя широкую улыбку энтузиазма. — Мерроу Ти-Ти! — сказал он. — Ну разумеется! Это зрелище дороже для меня, чем весь чай, который растет в Китае.
— В Китае? — спросил Хаммеръок.
— Разве я сказал в Китае?
— Сказали.
— Пятый Доминион, — пробормотала Верховная Жрица. — Шпионы из Пятого Доминиона.
— Я протестую против этого несправедливого обвинения, — сказал Пай-о-па.
— А я, — произнес голос за спиной у обвиненных, — присоединяюсь к этому протесту.
Пай и Миляга обернулись, чтобы встретиться лицом к лицу с потрепанным бородатым индивидуумом, одетым в нечто такое, что, обладая определенным великодушием, можно было бы назвать шутовским костюмом, хотя менее великодушный человек скорее всего назвал бы это лохмотьями. Человек стоял на одной ноге, соскребая палкой прилипшее к пятке дерьмо.
— Меня всегда тянет блевать, когда я сталкиваюсь с лицемерием, Хаммеръок, — сказал он, и лицо его превратилось в лабиринт коварных ловушек. — Вы так печетесь о том, чтобы на наших улицах не было нежелательных незнакомцев, и в то же время ничего не можете поделать с собачьим дерьмом.
— Это не твоего ума дело, Тик Ро, — сказал Хаммеръок.
— Вот тут ты не прав. Это мои друзья, а вы оскорбили их своими грязными подозрениями.
— Друзья, гвариш? — пробормотала Верховная Жрица.
— Да, мадам. Друзья. Кое-кто из нас еще чувствует разницу между простым разговором и обвинительным заключением. У меня есть друзья, с которыми я разговариваю и обмениваюсь мыслями. Мыслями — помните такое слово? Именно они и придают моей жизни смысл.
Хаммеръок не мог скрыть неудовольствия, которое вызвало у него подобное обращение с его госпожой, но кем бы ни был Тик Ро, он, очевидно, обладал достаточной властью, чтобы сделать дальнейшие возражения бессмысленными.