Имаджика. Примирение
Шрифт:
Ощущение тревоги было заметно не только в доме, но и за его пределами. Не проходило и минуты без того, чтобы новая сирена не присоединилась к завываниям, несущимся со всех концов города. Несколько раз за утро на окрестных колокольнях начинали бить в колокола — не к началу службы и не в честь праздника, а поднимая тревогу.
Иногда в раскаленном воздухе, который, наверное, даже мертвых мог заставить вспотеть, раздавались отдаленные крики, исполненные страха и боли.
А потом в самом начале второго наверх поднялся Клем, с широко раскрытыми от изумления глазами. Говорил на этот
— Кто-то пришел в дом, Миляга.
— Кто?
— Какой-то дух из Доминионов. Она внизу.
— Она? Так это Юдит?
— Нет. Она обладает по-настоящему могущественной силой. Разве ты еще не учуял ее? Я знаю, что ты теперь не трахаешься с бабами, но ведь нос-то у тебя на месте?
Он повел Милягу на лестничную площадку. Дом был погружен в тишину. Миляга ничего не ощущал.
— Где она?
На лице у Клема отразилось смятение.
— Секунду назад она была здесь, клянусь тебе.
Миляга двинулся к лестнице, но Клем попытался удержать его.
— Сначала ангелы, — проговорил он, но Миляга вырвался и стал спускаться. Он был рад, что вялой апатии последних нескольких часов пришел конец. Ему не терпелось поскорее встретиться с посетительницей — ведь у нее могло быть послание от Юдит.
Парадная дверь была открыта. По крыльцу разлилась блестящая лужа пива, но Понедельника нигде не было видно.
— Где паренек? — спросил Миляга.
— На улице, смотрит на небо. Утверждает, что видел летающую тарелку.
Миляга бросил на своих спутников вопросительный взгляд. Ничего не ответив, Клем положил руку Миляге на плечо и посмотрел в направлении столовой. Из-за двери доносилось едва слышное рыдание.
— Мама, — воскликнул Миляга и, отбросив все предосторожности, ринулся вниз по лестнице, преследуемый Клемом.
Когда он оказался у двери в комнату Целестины, звуки ее рыданий уже прекратились. На всякий случай сделав глубокий вдох, Миляга взялся за ручку и толкнул дверь плечом. Она оказалась незапертой и отворилась бесшумно, пропустив его внутрь. Комната была погружена в полумрак. Тяжелые заплесневелые занавески пропускали внутрь лишь несколько пыльных лучиков, падавших на пустой матрас в центре пола. Владелица ложа, которую Миляга уже и не чаял увидеть на ногах, стояла в другом конце комнаты; ее рыдания уступили место всхлипываниям. Она захватила с собой с постели простыню и, увидев, что ее сын вошел, подтянула ее к подбородку. Потом она вновь переключила внимание на ближайшую стену и стала пристально разглядывать ее. Миляга решил, что где-то за стеной лопнула труба, так как в комнате раздавался отчетливый звук журчащей воды.
— Все в порядке, мама, — сказал он. — Никто не причинит тебе вреда.
Целестина не ответила. Она поднесла к лицу левую ладонь и стала глядеться в нее, словно в зеркало.
— Она по-прежнему здесь, — сказал Клем.
— Где? — спросил у него Миляга.
Клем кивнул в направлении Целестины, и Миляга немедленно двинулся к ней, разводя руки в стороны, словно для того, чтобы предложить себя в качестве новой цели неведомому духу и отвлечь его внимание от матери.
— Иди сюда, — сказал он, — Где бы ты ни был, иди
На полпути к Целестине он почувствовал, как на лицо его падают прохладные брызги, настолько мелкие, что их не было видно. Ощущение не было неприятным — напротив, и у него вырвался вздох удовольствия.
— Да здесь, оказывается, дождь идет, — сказал он.
— Это Богиня, — ответила Целестина.
Она оторвала взгляд от своей ладони, по которой, как теперь увидел Миляга, струилась вода, словно в ней открылся родник.
— Какая Богиня? — спросил у нее Миляга.
— Ума Умагаммаги, — ответила мать.
— Почему ты плакала, мама?
— Я думала, что умираю. Что Она пришла забрать меня с собой.
— Но ведь этого не случилось?
— Видишь, дитя мое, я по-прежнему здесь.
— Так что же ей нужно?
Целестина протянула Миляге руку:
— Она хочет, чтобы мы помирились. Подойди ко мне под эти воды, дитя мое.
Миляга взялся за руку матери, и она притянула его поближе, одновременно запрокинув лицо навстречу струям дождя. Последние следы слез были смыты, и экстатическое выражение появилось на ее лице. Ощущения ее передались и Миляге. Глазам его хотелось закрыться, тело наполнила блаженная истома, но он, несмотря на искушение, воспротивился вкрадчивым ласкам дождя. Если он принес с собой весть о Юдит, то Миляга должен узнать ее немедленно и положить конец отсрочкам, пока они не помешали Примирению.
— Скажи мне… — проговорил он, встав рядом с матерью, — …ты пришла для того, чтобы остаться здесь?
Но дождь не отвечал — во всяком случае, Миляга ничего не услышал. Возможно, его мать разбиралась в языке дождя лучше, чем он, потому что лицо ее осветилось блаженной улыбкой, и она крепче взялась за руку Миляги. Простыня, которой она прикрывала свою наготу, упала на пол, и струи дождя потекли по ее груди и животу. Миляга бросил взгляд на нее. Раны, нанесенные Даудом и Сартори, еще не зажили, но они лишь подчеркивали совершенство ее красоты. Хотя он знал, что не должен так смотреть на свою мать, удержаться он не мог.
Свободной рукой она смахнула воду, скопившуюся в глазных впадинах, и открыла глаза. Она застала Милягу врасплох, и когда взгляды их встретились, он испытал потрясение — не только потому, что она прочла желание в его глазах, но и потому, что то же самое желание он увидел в ее лице.
Он вырвал руку и попятился назад, протестующе бормоча. Она же ничуть не была смущена. Не отводя взгляда от его лица, она позвала его вернуться под дождь, говоря так тихо, что слова были больше похожи на вздохи. Он продолжал пятиться, и тогда она перешла к более внятным уговорам.
— Богиня хочет узнать тебя, — сказала она. — Ей нужно понять твои намерения.
— Это… поручение… Отца, — сказал Миляга.
Слова эти были не столько ответом, сколько защитой.
Но от Богини было не так-то легко отделаться. Миляга увидел, как тень страдания мелькнула по лицу матери, — это Богиня оставила ее и двинулась за ним в виде облака водяной пыли. Луч солнца пронзил ее, и комната осветилась радужными бликами.
— Не бойся ее, — услышал Миляга голос Клема у себя за спиной. — Тебе нечего скрывать.