Имаго
Шрифт:
Где-то через час, не в состоянии сесть за работу, пусть даже от нее зависит спасение всего человечества, я выволокся на веранду. Там уже сидели Шершень и Лютовой. Оба встретили меня вопросом в два голоса:
– Ну что там?
– Не знаю, – ответил я честно. – Я мимо их двери прокрался на цыпочках… Вроде затихло.
– Не нравится мне эта тишина, – сказал Лютовой рассерженно.
– А мне нравится? – буркнул Шершень. – Но, может быть, уже откричались?.. Охрипли?
– Марьянка
– А я Анне Павловне, – сказал Шершень. – Тоже наверняка отключилась… А Майданов пусть бдит. Он мужчина, ему не положено реветь.
Лютовой поморщился, но ничего не сказал насчет гнилой интеллигенции. Вообще ничего не сказал. Мы некоторое время сидели в тупом молчании, Шершень вытащил пачку сигарет, предложил нам. Мы помотали головами. Он вздохнул и сунул обратно в карман.
– Ладно, тогда и я не буду… Иммортизм? Ладно, я еще не иммортист, но курить бросаю.
– Так и пачку выброси, – сказал Лютовой хмуро.
– Э-э, – возразил Шершень, – я ж не знаю, насколько меня хватит?.. Я стремлюсь к высокому, отвергая низкое, уже это благо… но сколько во мне героя, а сколько дерьма – поглядим.
Я сказал тихо:
– Как-то все странно… и жестоко.
– Жестоко? – откликнулся Лютовой. – А ты как хотел?.. Сам же… Нет мира с оккупантами! Нет союза жертвы и насильника… Надежды Майданова рухнули. Да и вообще – Юса должна умереть!
Шершень сказал иронично:
– Из-за одного вонючего негра?
– Вся Юса этот вонючий негр, – возразил Лютовой, – который трахает всю Европу!.. Потому Юса должна умереть. За удовольствия такого рода надо платить. Жестоко. Кроваво. Жизнью!
Шершень посмотрел в мою сторону острыми глазами, пробормотал:
– А каковы непосредственно приметы иммортиста? Крестик на шее, пять раз в день молиться, пейсы, желтый халат, тайные масонские знаки?.. Ведь иммортисты должны узнавать друг друга на улицах, как люди будущего, что волей судеб заброшены в варварский мир Средневековья!
Лютовой буркнул:
– Не знаю, у меня перед глазами пока только лицо Марьянки… Может быть, какой-нибудь значок, вроде изображения атомного ядра? Или перевернутая восьмерка – символ бесконечности? Как символ бесконечного развития, вечности, бессмертия? Нескончаемости рода человеческого?.. Кстати, а что Бабурина не видать? У нас что, сегодня футбол?
Шершень спохватился, посмотрел на часы.
– Ого!.. Уже семь… А он же просил меня открыть дверь в шесть…
Лютовой и я смотрели на него вопросительно. Лютовой спросил настороженно:
– Какую дверь?
Шершень поднялся, выудил из карман брелок с двумя ключами. Лицо его было смущенное.
– Как-то забегался, даже забыл. Наш болельщик после того, что с Марьянкой… сунул мне вот эти ключи. Мол, если вдруг не успеет вернуться к шести, чтобы я обязательно заглянул к нему к квартиру. Что случилось? Он забыл телевизор выключить?.. Знаете что, пойдемте заглянем вместе. А то как-то неловко.
Лютовой спросил настойчиво:
– Он ничего больше не сказал? На Бабурина не похоже.
– Не сказал, – ответил Шершень несчастливо. – Ни разу не схохмил даже. Но я был так занят своими мыслями… вот наш Бравлин разбередил мне душу своим иммортизмом… имортизмом, что я как-то не обратил внимания… хотя теперь вспоминаю много странного…
Мы двинулись гуськом во главе с Шершнем на лестничную площадку. На дверях квартиры Бабурина – огромная надпись «Спартак» – чемпион!», эмблема футбольного клуба «Спартак», даже дверная ручка сделана по индивидуальному заказу: набалдашник в виде золотого футбольного мяча, можно рассмотреть написанные мелкой вязью фамилии самых великих футболистов, игравших от первых дней клуба и до сегодняшнего дня.
Сама дверь выглядит так, словно ведет в музей. И замки в двери проворачивались мощные, слышно было, как между толстыми стальными листами ползет толстый, как удав, засов усиленного и модернизированного замка. Шершень сделал пять оборотов, а потом еще четыре – с другим замком.
Дверь распахнулась, мы оказались в прихожей, что побольше моей гостиной. Стены в плакатах, везде «Спартак» – герой, футболисты – просто супермены, ноги – как у динозавров, на полочках кубки, призы, награды…
Лютовой, оттеснив Шершня, сразу метнулся в большую комнату. Центральное место занимает, конечно, телевизор. Огромный, роскошный, плазменный, с подключением к Инету, навороченный… Липкой лентой прямо посреди экрана приклеен листок бумаги.
Лютовой остановился, молчал. Шершень прочел громко:
«Да пошли вы все… Я – человек, а не переносчик! Что там по «ящику»?»
Я отыскал пульт, нажал первую кнопку. Вспыхнуло изображение, весь экран заволокло дымом. Изображение настолько чистое, яркое, что я ощутил на губах привкус гари. Столбы огня рвутся за пределы экрана. Огня так много, словно Гастелло протаранил колонну бензовозов. Зазвучал взволнованный женский голос:
– …И пожарные пытаются пробиться на второй этаж левого крыла, что уцелел от взрыва… там все объято пламенем! Пока никто не может сказать о количестве жертв…
Камера дергалась, двигалась, скакала, словно оператора постоянно толкали под руки, или же он вслепую переступал через обломки. Лютовой присвистнул:
– Это же осиное гнездо!
Я узнал по соседним домам, что горит наполовину разрушенное посольство Юсы. Сердце стучало все чаще, рот пересох, а в груди нарастала боль. Бабурин, кто бы мог подумать… Это же что должно в тебе перевернуться, чтобы вот так…
Шершень перевел взгляд на бумагу, что держал в руке.
– Я – человек, а не переносчик…