Имбирь и мускат
Шрифт:
Раджан решил воспользоваться ее обидой, чтобы уйти.
— Хорошо, я больше не буду тебя беспокоить. Мне пора. — Он двинулся к двери.
Сарна прижала уголок чуни к глазам и горделиво вскинула голову.
— Тебе незачем так расстраиваться, мама. Нет нужды, — мягко проговорил Раджан, надеясь на перемирие.
Сарна разозлилась пуще прежнего.
— Жди здесь! — Она погрозила пальцем. — Никуда не уходи! — И пронеслась мимо сына в коридор, а оттуда в спальню. Раджан вышел в гостиную, чтобы попрощаться с остальными и уйти.
— Как ты можешь?! — почти с завистью спросила Пьяри.
— А ты не понимаешь? Оставаться нет смысла.
— Да, но разве можно бросать ее в таком состоянии?
Раджан пожал плечами:
— Слушай, ведь не я начинаю эти дурацкие ссоры. Я прихожу к родителям, чтобы повидаться, поговорить с ними как цивилизованный человек. И что в итоге? Каждый раз одно и то же. Знаешь, порой лучший способ поберечь нервы близких — просто уйти.
— Ты мог не клевать на ее наживку. Ведь знаешь, чем все закончится, — заметила Пьяри.
— Предлагаешь сидеть и помалкивать, как ты? — Он направился в сторону двери. — Ну все, мне пора. Папа, я ухожу! — повторил он громче, чтобы привлечь внимание Карама. Тот наблюдал, как его внуки играют в шахматы.
— Уже уходишь, да? Ну, надеюсь, скоро увидимся. Не пропадай больше так надолго.
— Хорошо, я скоро вам позвоню. — Раджан услышал топот на лестнице и хотел быстренько выскочить за дверь.
Было уже поздно.
Мама ворвалась в гостиную, держа в руках какие-то пакеты.
— Так значит, это я скряга?! — В каждой ее руке было по меньшей мере шесть мешков, доверху набитых чем-то.
Семья изумленно уставилась на нее. Амар и Арджун, которых привлекла шуршащая и кричащая бабушка, оторвались от игры.
— Разве скряга потратила бы на семью столько денег? — Она потрясла мешками, как будто их полнота говорила о ее собственной щедрости. — Разве жадная мать пожертвовала бы собой, чтобы обеспечить детей? Вы даже не представляете, что я ради вас сделала. Вот, смотрите теперь, кто я такая!!!
И она подбросила пакеты в воздух. Они взлетели, точно белые шары, некоторые без надписей, другие с названиями ее любимых магазинов: «Теско», «Маркс и Спенсер», «Асда». Их содержимое выплеснулось наружу: сотни и сотни чеков осыпали семью. В ужасе все молча смотрели, как свидетельства мнимой щедрости Сарны разлетаются по комнате.
— Видали?! — Сарна, пораженная зрелищем, ликовала. — Попробуйте-ка сосчитать!
Чеки все падали. Они задевали уши, щекотали кончики носов, ложились на волосы и пролетали мимо, дразня поблекшими цифрами. Амар и Арджун во все глаза глядели на шторм из бумаги, который устроила бабушка. Пьяри отвернулась, горько сожалея, что привела с собой детей. Раджан потерял дар речи. Всякий раз, когда он становился свидетелем какой-нибудь маминой выходки и уже думал, что хуже быть не может, она выкидывала очередной фокус. Дождь из чеков и сумма, которая за ними скрывалась, сперва изумили Карама, однако это чувство быстро сменилось омерзением. Он, конечно, тоже ведет счет деньгам, но чтобы так?!
— Вот это да. Такой мы тебя и в самом деле не знали, — заговорил Карам.
— Вы вообще меня не знаете! — воскликнула Сарна. — Никто! Вот, смотрите, смотрите. — Она стала показывать на горки бумажек. — Вот это — я. — Можно подумать, Сарна была суммой всех чеков, что она оплатила. — Все мои покупки здесь: еда, одежда, авиабилеты, свадьбы… И все это — на мои деньги. Он мне ни гроша не дал!
— Откуда у тебя столько? — подал голос Раджан.
— Да, откуда? — вопросил Карам.
— Откуда-откуда! Какая разница?! Я сделала это, потому что он — скряга! — Сарна ткнула пальцем в мужа. — Я знала, что однажды докажу вам, какой он скупердяй.
— Ты выбрала прекрасный способ, мама. — Раджан пнул несколько бумажек. — Забавно, что твои улики против отца говорят лишь о твоей собственной жадности.
— Не смей так говорить!!! — заорала Сарна. — Я все отдала ради вас! Я пожертвовала собой!!!
— Зачем ты это устроила? — продолжал он. — Чего ты от нас хочешь? Благодарности? Конечно, мы признательны тебе, но не нужно искать в нас то, чего нет в тебе самой. Пойми, мы — твои дети, а не решение всех проблем.
— Вы не решение. — Она заплакала. — Вы — моя проблема. Вы проблема!!!
— Прекрасно. Я уйду, и одной проблемой станет меньше.
— О Радж, останься! — взмолилась Пьяри.
— Да, сейчас тебе нельзя уходить, — согласился отец.
— Почему? Мне надоели эти истерики, — сказал Раджан. — Вам тоже лучше уйти. Я бы не потерпел такого отношения к себе.
— Уйти?! Это не фабрика, а семья! — взорвался Карам.
«Больше похоже на фабрику, — подумал Раджан. — На маленький завод по производству лжи и тайн». Он пожал плечами и вышел.
Сарна горько рыдала, пока ее дочь, муж и внуки складывали обратно в мешки разбросанную бумагу. Карам собрал только один пакет, внимательно читая все попадавшиеся чеки, словно в прежних тратах жены надеялся увидеть причину семейного разлада. Цифры лишь подтвердили то, о чем он и сам давно догадывался: их счастливое прошлое осталось далеко позади, а в настоящем приходится терпеть.
31
С тех пор как Найна и Оскар повстречались на набережной, они были неразлучны. Он с радостью подстраивался под ее расписание в больнице, и они проводили долгие часы на площади Пиккадилли Гарденс, развалившись на длинных скамейках и болтая обо всем на свете. Найне нравилось бывать там днем, смотреть на людей и босоногих детишек в фонтанах. Оскар же любил ранние вечера: гуляющих становилось меньше, и площадь купалась в розовом свете. Он ждал того мгновения, когда среди ветвей зажгутся бледно-зеленые фонари и на скамейки опустится волшебство.
Сначала они не рисковали заходить к Найне, потому что их могли увидеть знакомые.
— Люди начнут судачить, — говорила она. — Ты ведь знаешь, как это бывает. Они всегда воображают самое ужасное.
К нему она тоже не могла пойти, так было не принято.
— Прости, — извинялась Найна, когда они сидели в кафе возле городской художественной галереи. — Женщинам так делать не положено.
«Положено — не положено». Она неизменно придерживалась этих правил, всегда хотела поступать «правильно» — так, как одобрят другие. Но порой даже сто верных поступков не могут уравновесить один плохой, и Найне не удалось избавиться от чувства, что она — чья-то непоправимая ошибка.