Имбирь и мускат
Шрифт:
— Люди, люди! — не выдержал Раджан. — Да какая разница, что они подумали бы?
— Мы не такие независимые, как ты. Нет! — Карам погрозил пальцем. — У нас еще осталась толика уважения к семье и друзьям. Жаль, что ты не научился следить за своими словами.
В миллионный раз Карам упрекнул себя за то, что когда-то разрешил постричь мальчишку.
— А мне, папа, жаль другого. Я всю жизнь восхищался твоим терпением и сдержанностью, а теперь узнал, что это фарс. Какой же я дурак! Все, что было между нами, оказалось спектаклем. — Его голос дрогнул.
— Радж, не надо… — сказала Пьяри.
— Получается, ты был не тем, кем мы тебя считали. И это самое ужасное. С мамой все было ясно, мы знали о ее тайнах, но я думал, что ты — это… ты. Все эти годы мы защищали тебя: прикусывали языки, молчали в ответ на мамины бредни и позволяли Найне страдать, потому что думали: «Главное, чтобы папа не узнал. Бедному папе будет очень плохо».
Раджану теперь казалось, что они напрасно несли свое бремя. Каждый из них пожертвовал собой ради несуществующей цели.
— Все эти годы?! О чем это ты? — Брови Карама сошлись в недоумении.
— Да, десятки лет, которые теперь кажутся мне вечностью обмана! С тех пор как приехала Найна. С того дня мы все знали — и пытались тебя защитить.
У Карама задрожали губы. Пьяри бросила на Раджана сердитый взгляд. Тот был слишком зол, чтобы увидеть перемены в папином лице.
— Все знают. — Раджан с трудом взял себя в руки.
— Все? — переспросил Карам.
Сын поглядел отцу в глаза:
— Да, папа, все. Семья мамы, твои братья, друзья, прихожане гурудвары. Все сикхское сообщество.
Карам скривился.
— Нет, не все. Только те, у кого есть знакомые или родные в Восточной Африке. Да и они наверняка давно позабыли об этом. — Пьяри попыталась смягчить удар.
Карам задрожал и схватился за подлокотники.
— Мои братья? Нет…
Раджан наконец увидел, как глубоко потрясен отец, и промолчал.
Карам раскрыл рот, обдумывая кошмарный факт: все знали. Он сжал в кулаке воротник рубашки, стянув ткань на груди.
— Какой же я болван. — Он опустил глаза. — Как это просто — думать, будто никто ничего не заподозрил! Я заблуждался не меньше вашей матери, только иначе. Весь мир смеялся у меня за спиной…
— Нет, питхаджи! — воскликнула Пьяри.
Умид заерзала в колыбельке, и Оскар, который, скрестив пальцы, сидел в кресле точно статуя, ожил. Он взял дочь на руки.
— Мы должны отдать Найне последний долг, — сказал Раджан.
— Как же Сарна? — Карам отпустил рубашку, оставив на груди цветок складок. Потом выпрямился и положил руки на колени.
— А что с ней?
— Она не вынесет публичного признания.
— Ее все равно не будет на похоронах… — Раджан замолчал. Он хотел сказать, что никто не возвращается из комы бодрым и здоровым, но осекся. Если кто и мог, так это Сарна. Она была потрясающе вынослива. Все врачи утверждали, что у нее был инсульт, однако Раджан никак не мог отделаться от подозрения, что она сама его вызвала, а теперь опять преувеличивает последствия. Ему было нетрудно представить, как мама мирно пережидает в коме неловкие и мучительные часы похорон, а потом снова оживает.
— Я нисколько не удивлюсь, если она поправится, — сказал он. — Но давайте не будем тешить себя пустыми надеждами на то, что она останется прежней. Скорей всего ее память станет еще более избирательной. Не исключено, что мама скажет, будто никакой Найны не существовало…
— Эй, придержи язык! — перебил его отец. Хоть Карам и знал о Сарнином прошлом, он не догадывался, насколько ее душа заражена былыми тайнами. Он все еще принимал ее слова и поступки за чистую монету.
— Ну не знаю, пап. А что ты предлагаешь делать? Сказать маме, что завтра на похоронах мы сделаем объявление? Что нам все известно?
— Ты с ума сошел? Она же в коме!
— Врачи говорят, она может нас слышать. А если нет, это будет нечто вроде символического признания, — ответил Раджан.
Карам покачал головой:
— Нет! Ей ничего нельзя говорить.
— Почему?!
— Почему, питхаджи? — эхом отозвалась Пьяри.
— Ваша мать этого не вынесет.
— Нет уж! — Раджан поднял обе руки, как полицейский на пропускном пункте. — Я не собираюсь ради нее играть в шарады. Так не пойдет. Даже думать об этом забудь. Меня тошнит от всех этих тайн и лицемерия. Нам нужно высказаться и жить дальше.
— Тогда тебе проще сразу ее убить. — Карам вытащил ручку из кармана и передал сыну. — Вот, подпиши ей смертный приговор.
— Питхаджи! — крикнула Пьяри.
— Сарна живет в особом мире, — попытался объяснить Карам. Умид заплакала громче, и Оскар вынес ее в коридор.
— Да, в очень запутанном и искаженном варианте реальности, — сказал Раджан.
— Другого мира она не видит и жить может только в нем. Вся ее жизнь была отрицанием единственного факта: что Найна — ее дочь. От этого зависело ее существование. Отобрать у Сарны эту ложь — все равно что перерезать ей горло.
— Почему ты защищаешь маму, отец?! — спросил Раджан.
— Потому что она уже не изменится.
— Я хочу поговорить с ней не для того, чтобы ее изменить, а чтобы она ответила за свои поступки. В этом суть правосудия. Нельзя же оставлять преступника в покое только потому, что он не исправится!
— Так ты теперь юрист! — Карам покачал головой.
Раджан всплеснул руками и упал на диван.
В комнату вошел Оскар с извивающимся и орущим свертком в руках.
— Она, кажется, проголодалась. Можно разогреть немного воды для смеси?
Он вытащил из сумки бутылочку, а Пьяри пошла на кухню.
— О Боже! — Она вбежала обратно в гостиную. — Там всюду вода!
Карам встал и быстро вышел из комнаты, Раджан через силу поднялся с дивана. Вечно в этой семье что-нибудь случается.
Пол кухни залило водой.
— Откуда это? — спросил Карам, осторожно ступая по мокрому линолеуму. Да, туфлям теперь несладко придется.
— Понятия не имею. — Пьяри закатала рукава бордовой кофты, так что стала видна желтая подкладка. — Теперь не определишь, везде вода. — Она достала швабру.