Имена мертвых
Шрифт:
Вторым уйдет из жизни Доминик Гарен. С началом Первой Войны он вступит добровольцем в армию, и где-то вдали от родного Мюнса в легкое ему вопьется пуля. Дневники Доминика, написанные им рассказы и повесть достанутся его старшему другу Камилю; много позднее Камиль решится опубликовать их — и сейчас вы можете их прочесть, это довольно тонкая книга с общим названием «Расставание». Имя человека, отдавшего Доминику жизнь, останется навсегда неизвестным.
Третьим покинет свет ребе Лейви Гершензон — всего через месяц после Доминика. Он мог взять себе чужую жизнь,
Камилю Хорну суждено умереть последним.
Война застанет его в творческой поездке, где-то в Египте; он первым пароходом отправится на родину и станет военным инженером, ведь по профессии он архитектор, а художник — по призванию. Профессия поможет ему не голодать все двадцать лет между войнами; он будет проектировать и строить жилые дома, мосты и общественные здания, потому что прекрасное время, «бель эпок», когда он был известен как художник, станет историей вместе с Первой Мировой, но его дома и мосты будут неуловимо напоминать очертаниями то незабвенное, золотое, минувшее время. Незадолго до вторжения наци он эмигрирует в Соединенные Штаты и вернется в Мюнс, когда пепел войны уже остынет — в сорок шестом году.
Вот он идет по Мюнсу. Дом его и студия разрушены бомбежкой. Но у него есть средства, заработанные трудом архитектора, он может спокойно дожить свой век…
Нет, не может.
«Сэр, — участливо трогает его за плечо чернокожий капрал военной полиции, — я могу вам чем-нибудь помочь?»
Капрал плохо владеет здешним языком и приятно удивляется, когда тощий пучеглазый, но прилично одетый старик отвечает ему на английском:
«Спасибо, друг. Спасибо. Я о’кей. Знаешь, почему я плачу? Здесь стоял дом Луиса Гарена, моего друга. Я сам придумал этот дом, понимаешь? Я сделал его вот этими руками. Я знал в нем каждую дверную ручку. И — видишь, что осталось?»
На развалинах уныло копошатся пленные, разгребают кирпичи; кто-то отшвыривает осколок изразцовой плитки.
«Потише, ты! — кричит старик сквозь слезы. — Ну-ка подними, мразь!»
«Сэр, пленных нельзя оскорблять», — увещевает капрал.
Пленный поднимает осколок, но не знает, что с ним делать.
«Дай сюда. — Ноги не служат Камилю. — Иди, не бойся, я не стану тебя бить».
«Вот потеха! этакая дохлятина, а тоже — клешнями размахивает, — думает пленный, подходя».
Старик вырывает у него осколок, ощупывает причудливый рельеф.
«Смотри, смотри сюда. Ты можешь так сделать? Это сделал я, я, понимаешь? Я построил этот дом для друга. Здесь моя жизнь, а ты — ногами…»
Капрал нежно отводит его в сторону, помалкивая о том, что в конце-то концов Мюнс разбомбили союзники — заодно с металлургическими заводами Бальна. Что поделаешь — стратегия.
Удивительно, но гетто почти уцелело. В основном — здания.
«Увы, сьер, увы… Все погибли — и Берлины, и Гершензоны. Одна Элке Вааль вернулась из лагеря, но как она постарела, что с ней стало — это ужас, ужас. Вон там они живут, на третьем этаже, она и муж».
На стук Камиля дверь открывает высокий — настоящий великан — рыжеволосый молодой человек.
«Здравствуйте, сьер.
«Да. Здесь жила Минде Берлин, в девичестве Гершензон».
«Она умерла до войны».
«Это я знаю».
«Герц! — зовут из комнат. — Кто к нам пришел?»
«Знакомый бабушки Минде!» — откликается Герц.
«Что же ты держишь гостя на пороге?»
«Извините, сьер. Заходите, пожалуйста».
Камиль входит; Герц идет следом за ним. Дверь закрывается, раздается щелчок замка.
Камиль задерживает шаг, оборачивается.
На двери нет ни пружины, ни резиновой тяги.
«Сынок, — спрашивает Камиль, — а кем ты доводишься старому ребе Лейви?»
«Правнуком».
Они стоят в тесной прихожей. У правнука ребе Лейви крупные, несколько грубоватые для потомка Гершензонов черты лица, глаза цвета утреннего неба, спокойные.
«Давно ли ты научился закрывать дверь МЫСЛЕННО, сынок?»
«Сквозняк закрыл ее, сьер».
«Ты всегда надеешься на сквозняк?»
Герц молчит.
«Я — Камиль Хорн, художник. Ты помнишь портрет бабушки Минде? его написал я. Он цел, этот портрет?»
«Да, портрет здесь», — Герц улыбается уголками рта.
«Ну, пойдем, сынок; я хочу взглянуть на него».
И они долго сидят вместе за одним столом, пьют вино и кофе, что-то едят, потом курят, вспоминают общих знакомых — старого ребе Лейви и его строгую дочь Минде — и не замечают, как наступает вечер; они уговаривают Камиля переночевать у них и ложатся спать — не старые, но прежде времени поседевшие Элке и Кристэн, их сын Герц, Камиль Хорн и еще один, приехавший из Дьенна вместе с Герцем, низенький коренастый парень с ужасным акцентом, которого Герц представил родителям, как Аларда Клейна.
Камиль обещает заглянуть к ним еще, но больше не приходит.
Камиля Хорна находят без сознания на улице; в больнице сознание возвращается к нему, но правая сторона тела у него парализована и говорить он не может; кое-как, одной левой рукой он показывает медсестре, что хочет написать, та приносит ему карандаш и бумагу, и он кособокими буквами с нажимом пишет: «НАСЛЕДНИК ГЕРЦ ВААЛЬ ЗАПОМНИТЕ ОН ВЛАДЕЕТ ЖИЗНЬЮ И СМЕРТЬЮ ЗАПОМНИТЕ». Через два дня он умирает от повторного кровоизлияния в мозг.
Спустя месяц Герца приглашают в полицейский комиссариат, где показывают странную записку и интересуются, имеет ли он какие-либо претензии на наследство Камиля Хорна, архитектора, скончавшегося в возрасте семидесяти шести лет в городской больнице Мюнса; записка формально не может считаться выражением последней воли покойного, однако если сьер Вааль может представить убедительные доказательства своего родства с Камилем Хорном, то он вправе претендовать на долю имущества сьера Хорна и подать соответствующий иск… Герц пожимает плечами — нет, сьер Хорн ему не родственник, он когда-то был знаком с его бабушкой и бывал у них в доме; Герц ни на что не притязает и только хочет узнать адрес семьи покойного, чтобы выразить им соболезнование. Адрес он получает — сын и дочь Хорна, оказывается, живут в Чикаго, штат Иллинойс, США.