Имена мертвых
Шрифт:
«Как бродяга! спал на вокзале! ты меня вконец извел, Аник!»
Где он берет консервы, яйца, копченое мясо? «Заработал и купил. Ты ешь». Порой приезжает с синяком («Упал, понимаешь?»), но никогда — с пустыми руками.
Закон порта — брат должен стоять за сестру даже на нож идти.
Дешевые книжки становятся тоньше, картинки в них — грязней, но наци позволяют их выпускать. Кому-то из ведомства Геббельса сьер Родерик показался нордическим героем.
«Это что?» — сестра Венеранда выдергивает выпуск «Сьера Родерика» из пальцев Эмми. На обложке — гневный
«Сьер Родерик против Бесноватого».
Издательство указано обычным шрифтом, но вместо «Маритен Верлиг» там напечатано: «Типография Освободительных Вооруженных Сил. БОГ, РОДИНА, СВОБОДА!»
«Такая сказка…» — робеет Эмми.
«Деточка, за эту сказку и ты, и я можем отправиться… — Венеранда судорожно сглатывает слово „гестапо“, — в четвертый корпус. Ее у тебя НЕ БЫЛО».
Наконец сытная еда, покой и благодатный климат помогают Эммеранс задавить в себе болезнь. В апреле 1942-го она возвращается домой.
Аник работает в буфете, мама — в… такие слова сестра Венеранда даже про себя произносить не разрешала, прибавляя из Послания апостола Павла ефесянам: «А блуд и всякая нечистота не должны даже именоваться у вас». Эмми твердо поняла, что «блуд» — что-то скверное и опасное, вроде туберкулеза.
«Выходит, мама больна. Может, где-то есть санаторий для тех, кто поражен этой болезнью?..»
Услышав от Эмми предложение полечиться, Фрэн умолкает и отводит взгляд, а противный Бартель начинает хохотать.
«Птенчик, твоя мамка этим зарабатывает на жратву и шмотки! Ты голая останешься, если она завяжет!»
«Я не останусь голая, — смело отвечает Эмми. — У меня есть Аник. И папа, и Жанэ — они вернутся из-за моря и…»
«Ну, и что они сделают?»
«Побьют тебя».
«Замолкни, чахоточная, пока не схлопотала. Иди, в книжку воткнись, авось полегчает».
Эмми пишет сочинение.
«Я жила в санатории Святой Агнессы. Там очень любят детей…»
Наци наступают в России. Севастополь, Ростов, подошли к Сталинграду.
«…кормят очень вкусно и питательно. Мы выезжали на прогулку к заливу и играли там в воде…»
9 октября 1942 года. К детскому дому для больных костным туберкулезом в Ейске, на берегу Азовского моря, подъезжают два закрытых серых автобуса. Начальник ейского отделения зондеркоманды СС 10-а Курт Тримборн приказывает начать погрузку. Взрослые в военной форме гоняются за детьми. Впрочем, кое-кто из детей может только ползать.
Это не европейские дети.
Позднее всех пациентов детдома найдут зарытыми во рву за городом. Некоторые перед смертью обняли друг друга. Николай Гончаров, Регина Якобсон, Валентина Ерохина, Энвер Ягьянов, Георгий Андреев… всего — 214 трупов.
«…мы принимали воздушные ванны под тентами от солнца, потому что это полезно для здоровья».
У разных детей разные судьбы, но определяют судьбу — взрослые.
Аник красиво одет, он часто и подолгу отсутствует. Эмми скучает, когда его нет, а когда он приходит — всегда
Она старательно учится, потому что хочет стать медицинской сестрой, как Венеранда.
«Если тебя кто-нибудь обидит, сразу скажи мне — я разберусь».
После изгнания наци у Эммеранс начинает болеть спина, и она, похорошевшая в санатории, снова бледнеет и худеет.
«Опять на нее тратиться, — ворчит Бартель, — никчемная девчонка…»
А она уже вытянулась, у нее появились фигурка, на нее посматривают ребята — симпатичная.
«Знаешь, кто ее брательник? Аник. Ты с ней поаккуратней».
«Чего на нее глядеть, она ж больная».
«Не уберегли девку! — Аник дает голосу полную волю. — Куда смотрели?! Эмми, будь добра, выйди!.. Горбатой станет — Фрэн, ты этого хотела?! Я деньги давал, чтоб она ела как следует — ты куда деньги просадила?!»
«Знаем, что за деньги, — хмыкает Бартель, — и откуда».
«Знаешь — и заткнись, мурло поганое! Еще раз вякнешь или Эмми тронешь, — у Аника шевелятся ноздри, — тебе не жить. Припорю. Выйдешь за вином — и не вернешься. И хоронить будет некого».
Бартель понимает, что его время прошло. Ни слова не сказав в ответ, он отворачивается и уходит. Его бесит, что он слаб против молодого парня — но ничего не поделаешь.
«Ворюга… до тюрьмы два шага…» — скрипит он от бессилия.
Денег Аника хватает на отличный платный санаторий. Организм у Эмми сильный, до горба дело не доходит, но распрямиться после излечения не удается.
Кособокая.
Она угрюмо изучает себя в зеркале. Заметно? не заметно?.. Видно, что не прямая. Чтобы не затосковать, она налегает на учебу — надо стать самостоятельной, зарабатывать, уйти от матери.
Братик дома появляется редко, но присылает деньги и букеты чайных роз в корзинах.
«Аника арестовали!» — вскрикивает мать с порога и начинает реветь.
В зале суда она держится замкнуто, даже надменно. На нее поглядывают, шепчутся. Старая проститутка… и сынок — убийца. Вырядилась — таких платьев, шляпок и вуалей давно никто не носит.
Вокруг Эмми в коллеже образуется пустота. Сестра убийцы. Спина искривлена, но Эмми не склоняет головы, стойко встречая косые взгляды и презирая сплетни.
«Так вышло, — невесело улыбается ей Аник на последнем свидании. — Не плачь слишком много. Вспоминай иногда. Я тебя люблю, Эмми».
Целуя его на прощание, она старается запомнить, каким был ее брат. И долго не уходит. Ее приходится вывести силой.
Фрэн сильно сдает после казни Аника. Бартель ее бросил. Филип так и не вернулся — выйдя из тюрьмы в Ресифи, он нанимался на разные суда с такой же репутацией, как у него самого, пока не умер на Барбадосе. Потеряв привлекательность, она не пользуется спросом у мужчин, делит время между кухней, меланхолией и церковью, а живет на содержании у Эмми. Однажды ночью она видит во сне трезвого, чисто одетого и строгого Филипа — он то ли зовет, то ли манит ее, потом берет за руку. Она не просыпается.