Именем Ея Величества
Шрифт:
Мастер не виноват. Вот иноземец, достойный лишь похвалы! Потрудился честно… Данилыч захаживал в мастерскую, Растрелли при нём скреплял дубовый остов, насаживал слепленную из воска голову, руки, ноги, одевал.
Костюм — предписала её величество — тот, в коем царь был в Москве, в Успенском соборе, на прошлогоднем торжестве коронации. Пусть памятен будет день, когда и она стала императрицей.
Ведь сам подал мысль…
Эх, не догадался искусник поместить фигуру в тень! Солнце затопило мастерскую, ручейками течёт серебро по голубому сукну — гродетуру кафтана, по пунцовым шёлковым носкам. Дерзко течёт… Одежду эту парадную царь только раз и надел, поди. Вроде чужая…
— Ну, спасибо, мастер!
Вытащил кошелёк. Растрелли будто не заметил, извинился, выпалив «скузи» [97] раз десять подряд, обхватил князя за виски, повернул к свету, потом отпрянул к фигуре. Блеснули ножницы, два-три волоска царских усов отсёк.
Скорректировал, уловив образец. Тронутый сим актом сердечно, Данилыч смущённо потупился.
— Я, выходит, модель…
Одарил скульптора, не считая, выгреб почти всё содержимое кошелька. Обещал милость её величества — она ждёт фигуру с нетерпеньем, намерена показывать почётным гостям. Скоро профессора съедутся из-за границы для открываемой Академии наук.
97
Извините (от ит. squsi).
— Мио гранде оноре [98] .
Ещё бы не честь! Князь прошёлся по мастерской, погладил ляжку коня, грудь молодой женской особы — России. Аллегория… Пётр, увенчанный лавровым венком, молотком и зубилом формирует свою отчизну, покоряет её неподатливую, грубую натуру. Заказ государя, его же и замысел… О свершениях его подробнее расскажет колонна, унизанная лепкой, подобная Траяновой в Риме [99] . То, что покамест глина, гипс, предстанет навечно в металле как украшение улиц, площадей, на обозрение всем.
98
Мне большая честь (от ит. Mio grande honore).
99
Траянова колонна из мрамора, 38 м. высотой, была воздвигнута императором Траяном около 114 г. в честь победы над дакками, ствол колонны был покрыт рельефами с батальными сценами.
Начато много. Наброски карандашом, брошенные на стол, портретные — Апраксин, Лефорт… Мастер смотрит вопросительно.
— Это не к спеху, — бросил Данилыч.
Его первого вылепил итальянец, бюст водружён в большом зале княжеского дома. И довольно… Фатер не торопил.
— Её величеству угодно…
Прежде всего установить конные памятники императору — в Петербурге и в Москве. Обождут, фатер, твои сановные, здравствующие и мёртвые. Аллегорию тоже отложить — ошалеет простолюдин, не дорос ещё до тонкого понимания.
Подмастерья внесли ящик, Растрелли кинулся, влез в него, присел — вот так поместится восковая фигура, вместе с креслом, так обвяжут её, чтобы не растрясло. Ехать осторожно, шагом — принчипе соизволит приказать. Данилыч ощупал ящик, постучал кулаком. Не оборачивался на фигуру, избегал её стеклянных глаз.
— Радость матушке нашей…
Говорил, испытывая странную досаду, ревность некую к царице. Раздражает парадный кафтан на фигуре, нарочитый, на день один, для коронации. А ведь сам присоветовал, когда выбирали наряд. Побуждали к тому обстоятельства.
В апреле было… Падал мокрый снег, арестованный кутался в соболью шубу, сквернословил, грозил властям, изрыгал проклятья.
«Архимандрит новгородский, первое духовное лицо в государстве, человек высокомерный и весьма богатый, но недалёкого ума, подвергнут опасному следствию и, по слухам, совершил государственную измену».
Ничего, кроме слухов…
Мардефельд, посол Пруссии, погрешил против точности. Первым священником — если не по должности, то по значению — Феодосий был при царе.
Та же фортуна, которая выхватила, подвела к Петру уличного мальчишку-пирожника, порадела и послушнику московского Симонова монастыря. Сын солдата, ничтожного шляхтича, владевшего двумя крестьянскими дворами, рад был укрыться от бедности за стенами обители, в сытости. Пристрастился к чтению.
Царь повсюду выискивал помощников, новых людей для небывалых дел.
— У низших, — говорил он тогда, — я нахожу больше добрых качеств, нежели у высших.
Грамотей, представленный настоятелем, оказался сведущим в строительном ремесле. Тем выше ему цена. Нет более послушника — в Петербурге, у растущих зданий Александро-Невской лавры, управляет работами отец Феодосий, шумливый, вспыльчивый, к лентяям беспощадный. Понукать его, проверять излишне, губернатор Меншиков не нахвалится. Храм воздвигнут, освящён. И вскоре снята поповская ряса — Феодосий быстро, шагая через ступени, восходит по иерархической лестнице. Настоятель, затем архимандрит в лавре и ещё в Новгороде, член Синода…
Внезапно ночью зазвонили колокола новгородских храмов, будто сами собой. Дошло до царя. Феодосий тщетно пытался найти виновных.
— Ежели не натурально, — доложил он, — и не от злохитрого человека, то не от Бога.
— От дьявола, что ли? — потешался Пётр.
— Дьявол во образе людском, — уточнил архипастырь. — Злы на тебя большие бороды.
Так прозвал самодержец бояр церковных. Лютуют, подкармливают кликуш, странников, дабы сеяли недовольство. Феодосий ишь ведь что завёл — греко-славянскую школу, приобщает не токмо к христианству, но и к язычеству, свирепо ревизует приходские школы — не угодны ему наставники. Выучил новых взамен невежд, пьяниц, воров, печатает грамматику российскую — тысяча двести оттисков.
Задумана коронация Екатерины. С кем, как не с Феодосием, верным другом, обсудить подробно обряд? Зван митрополит на беседы келейные, зван и к столу их величеств. Во время болезни царя он в спальне почти ежедневно совершает молебны, провожает Петра до небесных врат.
Не стало Петра — и Феодосия как подменили. Мало ему трёх должностей, достоин большего — быть главой церкви. Сан патриарха упразднён, о сём сожалеет — что ж, согласен и на президентство в Синоде. Потребовал на собрании прямо, с руганью. Поддержки не встретил, взбеленился пуще — пеняйте, мол, на себя, поеду к царице, добьюсь.
Екатерина встаёт поздно, нарушать её сон настрого запрещено. Стража остановила предерзкого. Офицер урезонивал — пропуска нет никому, даже его светлости князю Меншикову.
— Плевал я, — распалился Феодосии. — Тьфу! Ваш светлейший мне в ноги повалится. Я выше его… Не ведаешь? Дураки вы, свиньи безмозглые, овцы шелудивые.
Поворотил назад.
Через неделю царица позвала озорника к обеду, рассчитывая пожурить и утихомирить. Отказался письменно.
«Мне быть в доме ея величества быть не можно, понеже я обесчещен».