Именем народа Д.В.Р.
Шрифт:
Услышав слово «милиция», Яшка пугливо вскинул глаза на Ленкова.
— Где у тебя выход на зады? — быстро спросил тот у Кузьмича.
— Вон, через калитку за амбаром.
— Миха, брось этого гада! За мной! Разбегаемся, мужики! — скомандовал Ленков и бросил Кузьмичу на ходу. — У Степана, в полночь, на сход.
Тот кивнул в ответ, глядя на неподвижно распростертое тело соседа.
Троица рванула за амбар.
Во двор вбежали причитающие бабы, а через несколько минут появился милиционер Карпов.
— Кто это были? — спросил он у Кузьмича.
— А черт их знает, солдаты какие-то, — буркнул тот еле слышно.
Женщины уже подняли пострадавшего, посадили на ступеньку крыльца. Утирая с лица кровь, он, охая и чертыхаясь, сполз на карачках со ступеньки, добрался до слетевшего с ноги валенка, уселся прямо на землю, накручивая портянку и натягивая валенок.
— Я тут рядом живу, — поднял к милиционеру разбитое лицо. — Пойду до дому, обмою кровь…
— Надо протокол составить, — сказал Карпов, вынимая из-за пазухи большой и мятый блокнот, сложенный вдвое, а из кармана полушубка огрызок чернильного карандаша.
— Начни, вот с него, — потерпевший показал на Кузьмича, — а потом, будь добр, заверни ко мне, а то я не могу щас, голова раскалывается…
— Ладно, заверну, — кивнул милиционер.
Кузьмич показал для протокола, что к нему ворвались какие-то незнакомцы, грозили револьверами, а когда сосед Серега вмешался, то начали его бить.
…Убегая, Костя бросился к линии железной дороги, увидев, как медленно тянется в сторону Читы-II длинный товарный поезд. Тяжело дыша, заскочил на площадку последнего вагона. Даже не почувствовал, как прихватило руки от стылого металла.
Перед вокзалом спрыгнул, углубился в тесные улочки, обойдя вокзал стороною, добрался, наконец, до Старого базара, нырнул в булочную-столовую кривого Ибрагима. Тут не только сытно поел, но и заменил вымазанную в мазуте бекешку на длиннополую шинель, почистил бурки. Пьяно разомлев в тепле укромной комнатушки за общим залом, лениво подумал, что вышло все больно нервно, что вообще-то негоже атаману чесать зайцем… Хотя чего антимонии разводить! Главное — жив-здоров, цел-невредим!
Ленков невольно расплылся в широкой улыбке, но тут же согнал ее с губ, зло подумав, что Яшка-придурок со своими дерганиями чуть было под монастырь не подвел. Выпили, называется, «Чуринской»!..
Глава восемнадцатая
Бориска проснулся от того, что жирная туша соседа по нарам — Абрама Емельянова, храпела недорезанным кабаном. И окорока свои Емеля-кабан раскинул так вольготно, что Бориска совершенно не ощущал левую ногу, придавленную спящим соседом.
Мокрый от липкого пота, еще острее почувствовав с пробуждением засилье вшей и клопов, тяжелые запахи камерного быта, Бориска поднял очумелый взгляд, тут же встретившийся с глазами хитро прищурившегося, скалящего зубы Коськи Баталова.
— Ты чо, паря, припадошный, ли чо ли? — ехидно спросил Коська.
— А, чево? — не понял Багров.
— Чево-чево, орал ты, паря, тока што, как оглашенный!
— Да сон, вона, прямо жуть какой, приснился… И пригрезится же, будь она неладна!
— Небось с бабой недочеломкался! — захохотал Коська. — И чо, омманула, ага?
— Но ты, жеребец! Тебе все бабу да бабу подавай! Говорю — жуть снилась…
— Ты, паренек, сновиденье свое мне поведай, — подал из угла от дверей свой дребезжащий голосок дед Евлампий, водворенный в камеру третьего дня. Блаженный какой-то дедок. При знакомстве так и ушел от ответа — за что арестантом стал. Мол, все под Богом ходим, все грешны.
— Расскажи мне, паренек, свое сновиденье. У меня сызмальства дар сны толковать. Авось и твой столкую, а, паренек? Иди, малый, сюды, погутарим.
Увиденное во сне так напугало Бориску, что он даже почувствовал облегчение, когда старичку Евлампию пересказал привидевшиеся страхи.
А снилось Бориске, что летит он на ладном кауром жеребчике, и сам такой же ладный — красный боец Борис Багров. Летит вдогонку белянкой тачанке! Захлебывается в истошном лае пулемет, но не боится Бориска свинцового прута. Не отлита еще та белая нуля! И вот уже настигает врагов, отточенную шашку потянул из ножен…
Вдруг всадник поперек дороги на белом коне! Ладный, плечистый, веселый, в кубанке набекрень, а из-под нее русый чуб вьется. Насмешливо зыркнул всадник на Бориску, засмеялся зло:
— Не туда, паря, скачешь! Надо в обгон, наперерез! За мной!
И полетели кони, как на крыльях! Легко и свободно перемахивают кусты и кочки, овражки, ручьи… Вдруг — болото открылось!
Осадил Бориска коня, а всадник рядом поводья натянул:
— Никак кишка тонка! Вперед!
И махнул Бориска вперед, только краем глаза увидел, что советчик следом не спешит. «Чего это он?» — только и успел подумать Бориска, как ухнул вместе со своим каурым жеребчиком в трясину!
Захрапел конь, все глубже и глубже его в трясину тянет, а вместе с ним и Бориску! Заржал верный жеребчик, жалобно и протяжно, забился в цепкой тине! Бориска прочь было рванулся, да ноги в стременах запутались! Черная жижа уже конскую спину заливает — нет спасения в этой зловещей топи! Отчаянно завертел головой жеребчик, тряхнул последний раз гривою…
А Бориска из последних сил к берегу обернулся. И увидел всадника на белом коне. Застыл он неподвижно, лицо кривится, то ли в усмешке, то ли в оскале злобном. А Бориска уже на лице липкие лапы болотные чует, вздохнуть нет сил…
— Да-а, паренек… — покачал головою дряхлый Евлампий. — Сновиденье твое вещее… Это, мил человек, прямой тебе указ Господен: заведет тебя новая власть в такую топь-трясину, что и не выскребышься! Вот ноне ты хде? Как раз в болотине и есть — законопачен в острог, и конца-краю твоему томлению не видать! М-да-с…