Именем закона. Сборник № 1
Шрифт:
Размышления прервал Малин, который появился из-за угла, насвистывая модный мотивчик; заметив мрачно застывшего Боде, Сеня широко улыбнулся, но, наткнувшись на яростно-непримиримый взгляд Сергея, сник и понес такую чепуху, что Боде даже рассмеялся: «Помнишь, как Лука говорил? Есть, мол, люди, а есть и человеки. Ты-то к кому себя причисляешь?» — «А это зависит, какой Лука, — подобрался Малин. — Они разные бывают». — «Это ты прав, — махнул рукой Сергей. — Существительна да прилагательна, такое, брат, дело…» — «Да ну вас…» — и Малин ушел, держа руки по швам, отчего сразу стал похож на оживший манекен.
Нужно было идти домой, только зачем? Там никто не ждал, и последний кусок хлеба в корзинке давно засох и покрылся плесенью, и горькие мысли одолеют, и даже нельзя будет набрать номер и помолчать… Один, теперь уже до конца дней своих, навсегда; какое отвратительное, пустое слово, как высохшая личинка, из которой ушла недолгая ее жизнь.
Внезапно послышался вой сирены, рядом притормозил «форд». Сцепура крикнул, задыхаясь: «Садись, разыскивать тебя надо, понимаешь вот! — Усмехнулся нервно: — Качин пропал. Улавливаешь? — Повернулся к шоферу: — Ты чего, кобылой управляешь? Быстрее!» — «Она не аэроплан, — обиженно возразил шофер. — А запчастя вы обеспечили? Я вас сколько
В свойственной себе манере Сцепура произнес «в стакане», с ударением на последнем слоге, но Сергей был так расстроен, что не вступил в обычную полемику и молча кивнул. «Зачем начальник УГРО приходил к Качину?» — «Связь с народом, — коротко объяснил Сцепура. — Как и всегда в таких случаях, народ оказал содействие. К Качину зашла молочница, она ему носит молоко дневного удоя…» — «Дневного? — вскрикнул Малин. — Молоко, товарищ начальник, бывает только утреннего и вечернего! Мама покупает у соседки, я все тонкости изучил!» — «Ладно, — мирно улыбнулся Сцепура. — Так вот: молочница нашла на столе записку и побежала в милицию, а уж милиция прибежала ко мне. Да мы приехали».
«Форд» повернул к дому, то была покосившаяся рыбацкая хибара, лихо подскочил брыластый человек в милицейской форме, бросил ладонь к козырьку и уныло доложил, что на работе Качин не появлялся, в злачные городские заведения не заходил. «А почему он, собственно, должен заходить? — раздраженно осведомился Сцепура. — Он же советский человек!» Но начальник УГРО объяснил, что Качин в разводе, поэтому половой вопрос всегда решал посредством внебрачных и даже просто уличных связей, за что и приглашался на беседу в УГРО неоднократно. «А что, беседа помогает от венерических?» — удивился Малин, и начальник прочел краткую лекцию о том, сколь опасны венерические заболевания: самое простое из них болезненно, а уж в итоге непростого человек напоминает покойника, эксгумированного через полгода после похорон. «Плохо борешься», — кратко резюмировал Сцепура, но начальника уголовного розыска не так-то просто было одолеть. Он пошевелил брылами и заметил, что бороться надобно не с притонами и проституцией, а с причинами и условиями, порождающими явления, и тогда Сцепура взъярился: «Какое «явление», что ты мелешь? У нас нет и не может быть никакой социальной почвы для подобных явлений! Эта почва сгнила вместе с проклятой романовской шайкой, ты понял?» — «Нет, не понял, — набычился начальник. — Маркс учит, что…» — «Разъясняю, — перебил Сцепура тяжелым голосом, — Маркс не мог предусмотреть всех эксцессов революции. Это смог сделать только товарищ Сталин — великий теоретик эпохи империализма и пролетарских революций. А он учит, что при социализме нет асоциальных явлений, а есть только отдельные недостатки, с которыми мы успешно боремся! Если же ты бороться с ними не умеешь или не можешь, мы тебя уволим и назначим другого! Всё!» — «Нет, не всё, — еще упрямее произнес начальник. — Если бы было всё, то вместо одного закрытого притона не возникало бы два новых! И потом, где это вы прочитали у товарища Сталина, что социализм в СССР уже построен? А? Ну и нечего. Заходите в дом…» — Он сделал шаг в сторону, пропуская сотрудников ГПУ. Сергей заглянул Сцепуре в лицо и прочел в глазах Валериана Грегориановича такие страшные слова, что даже оглянулся и сочувственно похлопал начальника УГРО по плечу: «Не огорчайтесь, Ивакин… Построим социализм, и исчезнут притоны и проститутки, да и в оценке вы правы: не в болезнях дело…»
Пригласили понятых — старичка со старушкой под восемьдесят. Из уха старичка, заросшего густым и курчавым волосом, торчала медная слуховая трубка; долго кричали, надрываясь, пока наконец престарелые понятые поняли, что от них требуется…
Качин жил бедно, но интеллектуально: над покосившейся раскладушкой торчала книжная полка, сплошь заставленная собраниями сочинений и отдельными томами, заголовки были больше иностранные. Сцепура вытянул двумя пальцами фолиант, прочитал: «Лемниската Бернулли». Надо же, а буквы — русские, бросил острый взгляд на Сергея Петровича. «Я думаю, мы в гнезде. Где лежала записка?» Начальник УГРО ткнул пальцем в стол, тот закачался и скрипнул. «Вот что значит быть неженатым и вести неправильный образ жизни, — заметил Малин. — Я считаю, что Качин погиб именно из-за этого…» — «Положите записку на точное место, — приказал Сцепура, осекая Малина взглядом, — а потом разверните и прочтите вслух». Ивакин положил записку в центр стола. Сцепура присел на корточки и долго всматривался: «Сергей Петрович, положение записки по центру вам ни о чем не говорит?» — «Ни о чем». — «Вы невнимательны. Оно говорит о том, что Качин, ложивши ее, был совершенно спокоен. Читайте вслух». — «Ухожу из жизни, — начал Малин глухо, — поскольку потерпел могучее фиаско в любви. В смерти моей прошу никого не винить, а чертежи, которые так раздражали лично директора товарища Аникеева, я предал сожжению. Я ушел навсегда, без возврата, надо мною прозрачная высь, а внизу, от зари до заката, вы, друзья, без меня остались. Ничего, не горюйте, не надо, я погиб в социальном бою, и теперь ни мольба, ни награда не вернет гениальность мою!»
Малин опустил листок, Ивакин хмыкнул, а Сцепура проговорил скрипучим голосом: «Гениальность… Тоже мне, понимаешь вот… Какие будут соображения?» Сергей улыбнулся и снял с полки томик Есенина. На последней странице темнело багровое пятно, а слова «В этой жизни умереть не ново, но и жить, конечно, не новей» были отмечены красной кляксой. «Вот, — Сергей протянул томик Сцепуре. — Кто-то хочет нас убедить, что мы имеем дело с восторженным идиотом». — «А вы, Малин, что скажете?» Семен поднял глаза на потолок: «Все ясно: Качин покончил с собой, как и его идеолог Есенин». — «Значит, Качин — кулацкий подголосок?» — «Не спрямляй, Боде, партия учит нас в каждом явлении обнаруживать не прямую, а диалектическую связь. Я согласен
Вышли во двор. Ивакин поджег сургуч и, послюнявив печать, старательно приложил ее, и тут же послышался истошный женский крик, и толпа человек в двадцать вломилась во двор, сорвав калитку с петель, кто-то крикнул тонким голосом: «Там на Бочкаревской дырке Качин всплыл!»
…Когда подъехали к берегу, уже собралась огромная толпа, люди стояли молча, плотной стеной, Боде и Ивакин протиснулись к воде, милиционер в белом пробковом шлеме — тот самый, что некогда наводил порядок на пляже, — и здесь пытался быть полезным, но, когда осводовец подцепил что-то багром, а второй начал загребать к берегу, толпа подалась вперед, кто-то ахнул: «Качин…» — и все увещевания милиционера остались втуне. «Точно, Качин», — молодой человек со спортивными значками, которые украшали его футболку в два ряда, вошел в воду и подтянул труп к берегу. Накатилась небольшая волна, тело пошевелилось, красивая девушка рухнула с воплем: «С лицом-то, с лицом что сделали, Юра. Юрочка, что же ты мою любовь разбил!» Сергей посмотрел на Ивакина: «Нет лица, странно, правда?» — «Ничего странного, — отозвался Ивакин, — здесь скалы острее острого, напоролся — и вот результат!» Пока разговаривали, осводовец принес аккуратно сложенную одежду, протянул заводской пропуск: «Все на месте, пропуск тоже, так что на действия сигуранцы [29] или ОВРА [30] непохоже…» — «Как его нашли?» — «Всплыл головной убор, — охотно начал рассказывать милиционер, — а Катя здесь случайно шла и увидела». — «Я пришла купаться, — подхватила Катя, размазывая слезы вместе с черной краской для ресниц, — вижу — одежда Юрина. Я: Юра, Юра, где ты? А он молчит, и тут вижу: на воде кепи плавает…» — она зарыдала. «Какие у вас были взаимоотношения?» — «Как какие? — удивилась она. — Интимные. Весь город знал: Юрка обещал на мне жениться!» — «Там нашли что-то…» — прервал Ивакин, и точно, к берегу рулил водолазный катер, на корме стоял водолаз без шлема и держал в каждой руке по двухпудовику. Выйдя на берег, он поискал глазами и, наткнувшись взглядом на Ивакина, поставил гири перед ним: «Разбирайся, УГРО… Хотя для меня, непонимающего, все яснее ясного… Приклеил эти гири к ладоням, чтоб, значит, не оторвались, — и сиганул». — «Приклеил?» — удивился Боде. «Ну да, именно так, — кивнул водолаз. — Юра — он ведь изобретатель был. У меня, скажем, костюм продырявился. По инструкции их положено списывать, ну в крайнем случае вулканизировать, так он дал мне своего клея, ну, я заплату наложил — никто не отодрал! Надежно! — Нахмурился и тихо добавил, вглядываясь в лицо Сергея: — Он с ними, бедолага, так и лежал, в обнимку, понимаете? Я их с кожей вместе…» — «Он от испуга их приклеил, я полагаю, — кивнул Ивакин. — На клею надежнее… Так-то и отпустить можно, а на клею этом…» — он безнадежно махнул рукой.
29
Румынская разведка.
30
Итальянская разведка.
Сергей распорядился отправить труп в морг, на исследование, Ивакину приказал еще раз и самым тщательным образом осмотреть берег, дом Качина и сарай на территории — отыскать клей и поехал к Розенкранцу.
Это была первая, после долгого перерыва, встреча в фотографии: Сергей предпочитал, вполне обоснованно впрочем, свои отношения с Розенкранцем не афишировать. Условились еще накануне: Адольф кратко сказал (разговоры по телефону требовали известной конспирации), что удалось добиться сенсационных, как он выразился, результатов. И объяснил, что постичь их сущность можно только при помощи специальных фотографических приборов. Только это и заставило Сергея Петровича согласиться.
И тем не менее аккуратного, точного Розенкранца на месте не оказалось, дверь мастерской была безнадежно заперта, на дверном стекле висела изнутри табличка: «Закрыто по техническим причинам». Недоумевающий Сергей взглянул на часы — стрелки показывали пять минут лишнего времени, это было совершенно невероятно и невозможно даже и означало только одно: беда рядом. Необъяснимое, неотвязное чувство давило, пригибало к земле, по спине полз холодок, по рукам противные мурашки. «Полно… — попытался успокоить себя Сергей, — это просто нервы разгулялись, старик опаздывает, вот и все…» Но Розенкранц не приходил, а стрелки часов двигались, и наконец стало ясно, что случилось непоправимое…
И когда послышался знакомый вой сирены и перед входом в мастерскую притормозил «форд», у Сергея потемнело в глазах: за рулем сидел Петя, на заднем сиденье — между Ханжонковым и Малиным сжался маленький, сухонький Розенкранц. Заметив Сергея, он покачал головой и отвернулся, явно давая понять, что не знаком. Это было совершенно невозможно и настолько страшно, что в первую секунду Сергей хотел даже броситься к Розенкранцу и сразу все выяснить, но сработал профессиональный инстинкт, и Сергей Петрович внешне спокойно шагнул навстречу Ханжонкову и Малину: «Что случилось?» — «Вскрыта белогвардейская организация», — торопливо шепнул Ханжонков, а Малин слегка раздулся и взглянул с прищуром: «Мы взяли вдову Мерта, а она показала, что Мерт был знаком с этим…» — он повел головой в сторону фотографа. «Как… знаком? — обомлел Сергей. — Что ты мелешь, Малин?» — «Мелю? — Малин надулся еще больше. — Выбирайте слова, товарищ капитан государственной безопасности. Установлено, что Мерт дважды был в фотографии, товарищ Сцепура лично возглавляет следствие!» Розенкранц пожал плечами и улыбнулся (он еще мог улыбаться, этот Розенкранц…): «Ну конечно, это правда: один раз гражданин Мерт пришел и заказал фото кабинетного размера, а второй раз, когда я приготовил отпечаток, зашел и получил его. Я признал это сразу, ведь это чистая правда, товарищи… То есть господа… Я оговорился, простите великодушно, граждане начальники».